Мальчуган сгреб сокровища, засунул все обратно в корзину и накрыл ее красным шелком; с корзиной за спиной он почувствовал себя увереннее. Миюки молча поцеловала свою правую ладонь и провела ею по жестким, взъерошенным волосам мальчонки, так что он даже не успел опомниться.
– Ступай, – велела она, – уходи, Гарэки.
Он сделал два-три шага, обернулся и одарил ее кротким взглядом.
– Ладно, – громко проговорил он, – я возьму себе прежнее имя – Хакуба.
Миюки ждала, пока он не скрылся с глаз. Боги сотворили небытие, дабы убедить людей, чтобы они его заполнили. Не чье-то присутствие правит миром и наполняет его – пустота, отсутствие, небытие, смерть. Всё есть ничто. Недоразумение возникает оттого, что люди изначально полагают, будто жить – значит чем-то обладать, хотя на самом деле на свете ничего нет – вселенная бесплотна, неуловима и неосязаема, точно смутный след девы меж двух туманов в грезах императора.
Мир неустойчив.
Заморосил мелкий дождь – радостно заквакали лягушки. Миюки глянула на черного карпа. И подумала: вот было бы здорово поймать его, вырыть для него пруд, где он мог бы плескаться, в то время как она сама сидела бы на берегу, опустив ноги в прохладную воду, с радостью любовалась своим питомцем и рассказывала ему про свою жизнь, пока в один прекрасный день в Симаэ (деревню к тому времени, конечно, отстроят) не объявятся посланцы Службы садов и заводей и не затребуют поставить ко двору новую партию карпов.
Дождь пошел сильнее – небо померкло. Послышался раскат грома – пока еще вдалеке, но гроза приближалась. Однако Миюки не обратила на это внимания: она думала про путешествие в Хэйан-кё со своим красавцем карпом. Для него надо будет сплести большую-пребольшую вершу, в человеческий рост, – как для человека, да и немаленького. Нести придется на двух жердях из крепкого бамбука, непременно черных и блестящих, чтобы были одного цвета с чешуей рыбы: одна жердь на левом, вторая на правом плече двух крепких носильщиков, которые будут семенить друг за дружкой. Миюки улыбнулась, представив себе лицо управителя Службы садов и заводей, когда он увидит эдакую рыбину, – и тут вдруг она услыхала свист, похожий на пронзительный треск рвущегося шелка: по земле пошла трещина – она устремилась прямо к ней, точно обезумевший от радости щенок, который бежал, оставляя позади себя глубокий провал.
Миюки легла на карпа, защищая его своим телом.
Рыба пахла тиной, слизью, гнилыми листьями, измельченными водорослями, плесневелым деревом, сырой землей – точно такой же запах, смутный, некрепкий, но вязкий, исходил от Кацуро, когда он возвращался с реки; и у Миюки под грудью спокойно билось сердце карпа, как иной раз утром у Кацуро, после того как он одаривал ее своей любовью, – тогда он распахивал дверь хижины, и она видела в дверном проеме фигуру мужа, увешанного вершами, бамбуковыми жердями, пробковыми поплавками и спутанными мотками лески, которые ему предстояло распутывать на берегу Кусагавы, потому что накануне вечером, вместо того чтобы привести в порядок снасти, они с Миюки неспешно и долго предавались любви.