Среди садов и тихих заводей

Кацуро не раз говорил, что займется охотой на бакланов, когда у него перестанут покупать карпов. И тогда он с радостью перебрался бы на пологие берега Внутреннего моря, потому как бакланы предпочитают защищенные воды, и к тому же неглубокие. В этом Кацуро усматривал два преимущества: сам он мог бы обойтись простенькой лодчонкой, а Миюки могла бы жить спокойно, зная, что он никогда не заплывет далеко от берега. Что же касается дрессировки и приручения бакланов (он думал держать восемь или десять птиц на длинных веревках из кедрового волокна), он уже заранее потирал руки от удовольствия: птицы у него непременно будут самые красивые в бухте и самые что ни на есть ручные – и со временем, по примеру китайских рыбаков, он сможет выпускать их без привязи.

– Ты ведь не собираешься здесь оставаться, Хакуба?

– Гарэки, – удрученно поправил ее мальчуган.

– Ах да, Гарэки, – покорно повторила она. – Ну ладно, Гарэки, дитя мое, здесь больше нечего делать; здесь больше ничего не осталось, ни одной живой души, так что давай лучше пойдем отсюда. Пойми, то, что случилось, вот-вот повторится снова – или не видишь, как трясется земля?

Самой Миюки еще никогда не приходилось видеть землетрясение, но среди жителей Симаэ – старожилов – кое-кто помнил, как чуть ли не под ними растрескивалась земля и как они что есть духу бежали прочь впереди трещин, которые с грохотом разверзались у них за спиной, изрыгая клубы зловонных паров.

– Это где-то там, в глубине, – согласился мальчуган, – далеко отсюда.

Но Миюки стояла на своем:

– Оно снова поднимается, прямо к нам, и того и гляди нагонит нас. И что нам с тобой тогда делать? Кругом ни души, так что надо скорее уносить ноги.

– Куда же мы денемся?

– Давай побежим прямиком к морю – туда, где заканчивается река.

Мальчуган взглянул на нее в полном недоумении: он не знал, что такое море. Миюки хотела было его описать – только вот с чего начать? Соленый вкус, ходящие ходуном волны, меняющийся цвет, оглушительный гул, глубина, неоглядная ширь – может, с этого?

Между тем уже смеркалось – в расчистившемся от туч небе заискрились первые звезды, и Миюки решила начать, взяв в качестве примера небосвод, – так мальчонке будет легче представить бесконечность моря. С волнами было проще: по земле пробегала протяжная дрожь – казалось, что равнина Симаэ покоится на волнующейся водной глади.

Мальчонка слушал ее, затаив дыхание. У него сохранились самые добрые воспоминания об этой женщине, такой худенькой, нежной и вместе с тем живой: он не мог забыть, как она укутывала его в кусок материи, когда он, совершенно голый, выбирался из пруда с карпами и весь дрожал, поблескивая капельками воды на поросшем легким пушком теле. Так что теперь, когда она решительным шагом двинулась в путь, он без всяких колебаний последовал за ней.

Кусагаву было не узнать. Землетрясение, видно, подняло донную волну, и река вышла из берегов, унося с собой ил, песок, водные растения и рыбу.

Карпов, выброшенных на сушу вместе с водой, которая бурлила и пенилась за пределами берегов, унесло в глубь равнины, а чуть погодя, когда река, отступив, вернулась в свои берега, они так и бились на земле, пока не задохнулись.

Среди загадок, с которыми столкнулась Миюки, была одна, которая касалась участи жителей Симаэ. Судя по тому, что сталось с деревней, можно было предположить, что большинство из них погибли во время землетрясения, а остальные, те, кто пережил первые подземные толчки, разбежались куда глаза глядят. Ударная волна прокатилась под землей с запада на восток, а на севере росли густые, непроходимые леса, так что люди, вероятнее всего, подались на юг – то есть в ту сторону, куда направлялась Миюки с мальчиком.

Вот только Миюки все никак не могла взять в толк, почему не видно никаких следов оставшихся в живых людей. И что они сделали с теми, кто погиб? Миюки не видела нигде ни погребальных костров, ни даже наспех выкопанных могил. Кругом, насколько хватало глаз, простиралась однообразная равнина, кое-где покрытая пятнами снега, бугрившимися, точно белесые облака на фоне серого неба.