Среди свидетелей прошлого

…Мы очень весело провели время. Лермонтов был блистателен. Петербургская франтиха старалась афишировать Лермонтова, но это ей не удалось… Лермонтов заявил Ребровой, что он ее не любит и никогда не любил. Я ее, бедную, уложила спать, и она вскоре заснула. Было около двух часов ночи. Я только что вошла в мою спальню. Вдруг тук-тук в окно, и я вижу моего Лермонтова, который у меня просит позволения скрыться от преследующих его убийц… Он у меня всю ночь оставался до утра… Сплетням не было конца… Он оставил в ту же ночь свою военную фуражку с красным околышком у петербургской дамы…» «Я обещала ему доставить в Ялте мои стихи, которые у меня бродят в голове, с условием, однако, что он за ними приедет в Ялту».

«Ялта. Четверг, 29 октября 1840 года.

…Лермонтов сидит у меня в комнате в Мисхоре… и поправляет свои стихи… Как я к нему привязалась! Мы так могли быть счастливы вместе!.. Я сговорилась идти гулять в горы и застала его спящим непробудным сном под березой……Я ему передала в Мисхоре мое стихотворение „Соловей“. Он, как ты видишь, сам подписывает Lermontoff; но это совершенно неправильно. Немое „е“ вполне соответствует русскому „ъ“. К чему „ff“, совершенно непонятно. Так же точно неправильно писать Poschkin вместо Pousuchkine, Schterbinin вместо Schterbinine…»

Хотя и скупо, но переданы именно те факты, которые потом фантазия писателя претворила в живые сцены.

Но кто такая Адель Оммер де Гелль? Ведь в последних академических изданиях биографии Лермонтова ее имя вычеркнуто. Может быть, ее и вовсе не существовало? А может быть, она пишет о каком-либо ином Лермонтове, тоже поручике и тоже поэте, но безвестном? Нет, письма не оставляют сомнений, что речь идет именно о гениальном русском поэте Михаиле Лермонтове.

Адель Оммер де Гелль (в другой транскрипции — Адель Гоммер де Гелль) существовала. Бывала в России, в Крыму, на Кавказе. И письма писала. И даже книги.

Но до 1933 года никто не знал ее мемуаров «Письма и записки». Не знали в России, не знали, как это ни странно, и во Франции. В 1933 году то же издательство «Academia» выпустило «Письма и записки» Адели Оммер де Гелль на русском языке. Французы были вынуждены сделать перевод с русского, и книга произвела сенсацию. Французский рецензент восторженно писал в «Les nouvelles littéraires», что мемуары «проливают яркий свет на события эпохи».

Кто же она, эта поэтесса, писательница, путешественница? Чтобы ответить на этот вопрос, недостаточно прочесть «Письма и записки», нужно познакомиться и с другими произведениями Адели. Они не изданы на русском языке, но в свое время их хорошо знали в Париже. Это томик стихов, слабых стихов, хотя и живо написанных. Гораздо интереснее ее путевые заметки, описание путешествий по России. Автор описаний — человек наблюдательный, умный. Муж Адели не был консулом в Одессе, как это следует из романа Сергеева-Ценского, он был геологом, производившим разведки на юге России. Результаты своих изысканий де Гелль изложил в трехтомном труде «Степи Каспийского моря, Кавказ, Крым и Южная Россия» (Париж, 1843–1845). В создании этих книг также участвовала и Адель.

Ну, а что она сама о себе пишет в «Письмах и записках»?

Но сначала предоставим слово издателям «Записок». Вот что говорится в предисловии: «Героиня парижских салонов, кокотка и авантюристка, шпионка, русская помещица-крепостница с кнутом и розгами, бойкая на язык сплетница, любовница двух сыновей Людовика-Филиппа и нескольких его министров — Оммер де Гелль двадцать лет мелькает в высшем свете, падая и вновь подымаясь».

Что и говорить, характеристика незавидная. Но она основывается на содержаний писем и записок. И действительно, отвратительный облик Адели раскрывается чуть ли не на каждой странице.

«Казак, наконец, устал от бесплодных расспрашиваний злополучного кучера и начал бить его по плечам длинным кнутом… Я настаивала на том, что, раз уж наказание началось, следует его продолжать до тех пор, когда преступник станет лучше и смягчится… При виде наказания я испытала неизъяснимое смятение: я чувствовала в сердце какую-то тоску, а между тем я ее не имела. Ласки, расточаемые моим казаком, проникли в мою кровь, я следила за правильным движением кнута, ударяя в такт своенравною ногой, как высказался Альфред де Мюссе в стихах, мне посвященных… Удары кнута сыпались, подобно граду, я придала им темпо аллегро-виваче, смешанное с кресчендо и форто-фортиссимо, и руководила ими опытной рукою… Воздух пропитался кровью. Я чувствовала на губах какое-то странное ощущение, как будто бы вкус омертвелого тела…»

Как это не похоже на обаятельную Адель из романа Ценского!

Безусловно, Сергеев-Ценский сильно приукрасил, внутренне обогатил и облагородил Адель де Гелль, чтобы она получила моральное право на встречу с Лермонтовым, чтобы поэт мог влюбиться в нее.

Но какое противоречие! В стихах, в описании путешествий Адель целомудренна, пристойна, умна; в письмах и записках — развратна, садистична, и не слишком-то ее ум и фантазия приподнимаются над будуарной сплетней и таинствами любовных похождений.