Среди убийц. 27 лет на страже порядка в тюрьмах с самой дурной славой

Если они были грубыми или агрессивными, я стирала их слова из памяти. Как с гуся вода, как говорится. Это звучит банально, но я стала как титан.

Я немного рассказала вам о детстве, чтобы вы лучше поняли, почему моя жизнь сложилась именно так.

Почему я заполнила заявку на работу в тюрьме, когда мне было 22 года? Честно говоря, я не знала, чем еще мне заняться. До этого я работала с животными – точнее говоря, доила коров.

Я окончила сельскохозяйственный факультет Каннингтонского колледжа в Сомерсете и работала дояркой на молочных фермах в сельской местности, пока не случился кризис квот на молоко. ЕС ввел новый закон, согласно которому фермеров, производивших больше молока, чем нужно, штрафовали. Как вы понимаете, фермам пришлось сократить численность персонала, и первыми ушли временные работники, такие, как я, которых изначально приняли, чтобы справляться с большим объемом работы. Лишившись места, я была вынуждена подумать о карьере в другой сфере.

Я бы с огромным удовольствием продолжила работать с животными, но у меня не получилось бы стать ветеринаром. Я не смогла бы проводить эвтаназии, так как это было бы душераздирающе. Другая работа, связанная с животными, была либо волонтерской, либо низкооплачиваемой, и она не помогла бы мне осуществить мечту: стать владелицей фермы где-нибудь в селе. Итак, я вернулась к маме в Бедфорд и стала строить жизнь заново.

Я была уверена в одном: мне хотелось внести свой вклад в изменение нашей страны к лучшему. Вооруженные силы я не рассматривала. После окончания школы в 16 лет я подала заявление и была принята во флот, в Женскую вспомогательную службу ВМС, но отказалась от этой возможности, узнав, что не буду плавать по миру. В то время женщины служили исключительно на суше и в основном занимали административные должности. Я хотела покинуть Англию, отправиться на войну и быть на передовой. Работа за письменным столом меня не привлекала.

Полиция была следующей в моем списке. Я представляла, как патрулирую улицы и нахожусь на передовой, но уже в другом смысле. Затем я увидела плакат в лондонском метро, который определил мою жизнь.

«Вы можете повлиять на ситуацию», – было написано на плакате, с которого на меня указывал пальцем тюремный надзиратель в кепке.

Я могла что-то изменить. Эти слова откликнулись во мне.

Мне вспомнился постер с генералом Китченером с надписью: «Ты нужен своей стране». Дань уважения вооруженным силам. Возможно, мое внимание привлекла идея, что я могу служить своей стране, но по-другому: в тюремной системе.

«Я справлюсь с этой работой», – сказала я себе. Приняв какое-то решение, я выкладываюсь на 110 %, и в этом случае произошло то же самое. Чтобы подстраховаться, я направила сразу два резюме: одно в полицию, второе в тюрьму.

Мама, мягко говоря, отрицательно отреагировала на эту новость. Все ясно: травмированные люди травмируют окружающих. Я понимала, что мама просто расстроена и напугана. Она боялась, что мне причинят вред, и у нее были на это основания. Я пыталась ее успокоить, но разговор снова перерос в скандал, когда я попросила ее найти мое свидетельство о рождении, чтобы приложить его к документам для трудоустройства.

Я сидела за кухонным столом, заполняя анкету, которая была немногим короче «Войны и мира». Там были вопросы из серии: кем был садовник матери матери моей матери?

Мама спустилась по лестнице, сжимая в руке мое свидетельство о рождении. Ее покрасневшие глаза были полны слез, и она в буквальном смысле швырнула документ в мою сторону.

– Эй, что происходит?

Скрестив руки, словно в знак защиты, она сказала:

– Твой отец Альберт Шумах отбывает наказание, и я не знаю, жив он или мертв.

– Что? – спросила я, изумленно качая головой, словно мультяшный персонаж. Неужели это снова происходит?

– Я не знаю, жив он или мертв. Он не погиб в авиакатастрофе, но, может быть, он уже умер.

Я просто таращилась на нее. Казалось, у меня не осталось воздуха в легких.

– Ты шутишь?

– Пообещай мне, что ты никогда не будешь пытаться его разыскать.

– Но мама…

– Пожалуйста, – сказала она. Слезы катились у нее по щекам.

Я оказалась между молотом и наковальней.

– Хорошо, но на этот раз ты ответишь на некоторые мои вопросы. Это несправедливо по отношению ко мне. Девять лет я думала, что мой отец мертв, а теперь ты говоришь, что он, возможно, жив.

Она кивнула и села напротив меня. У нее дрожали руки. Она сцепила их в замок, чтобы успокоиться.

– Во-первых, – начала я, – был ли он летчиком?

– Нет, – она опустила голову и покачала ей.

– Ладно. Он вообще служил в ВВС?

– Да.

Я старалась задавать открытые вопросы, но безуспешно. Мамин барьер снова поднялся, и она не хотела впускать меня. Я могла объяснить ее поведение лишь тем, что мой отец причинил ей очень сильную боль. Мама всегда хотела для меня лучшего, но я была достаточно зрелой, чтобы понять: ее замкнутость была связана не со мной, а с ней.