Средневековая андалусская проза

А посланник — мир с ним! — говорит: «Не войдет в рай злословящий», — и говорит он: «Берегитесь убивающего троих, то есть: доносящего, того, кому доносят, и того, о ком доносят». Аль-Ахнаф говорит: «Достойный доверия не доносит, и доля того, у кого два лица, — не иметь уважения у Аллаха, а то, что его побуждает, — свойство низкое и гнусное».

От меня отвернулись близкие Абу Исхака Ибрахима ибн Исы ас-Сакафи, поэта, — да помилует его Аллах! — так как один из моих друзей передал ему обо мне, шутя, ложное, а этот поэт был очень склонен к подозрению, и рассердился, и поверил ему. И тот и другой были моими друзьями, и передававший не принадлежал к людям, имеющим свойство лгать, но он был шутником и любил забавляться. И я написал Абу Исхаку (а он говорил об этой истории) стихи, среди которых есть такие:

Уподобляешься напрасно доверчивому сумасброду,
Не различая лжи и правды досужим вымыслам в угоду,

Как тот, кто, маревом прельстившись, в пустыне жаркой и безводной

От жажды вскоре погибает, пролив спасительную воду.

А тому, кто донес обо мне, я написал стихотворение, где есть такие строки:

Насущным не надо шутить. Зачем подражать зубоскалам,
Пытающимся изгонять отраву отравленным жалом?

О тех, кто зловредную ложь преследует худшею ложью,

У нас говорят неспроста: дрофа защищается калом[33].

Был у меня однажды друг, и участились происки между нами, так что наконец это его уязвило, и сделалось это видно по его лицу и по взглядам. И я стал медлить и выжидать, и старался, как мог, помириться, и нашел, принижаясь, путь к возвращению дружбы. И тогда я написал ему стихотворение, где есть такие строки:

Предо мной такие цели обнаруживает страсть,
Что великому Вахризу в них, пожалуй, не попасть.

Вот что говорю я, обращаясь к Убайдаллаху ибн Яхье аль-Джазири, который хранит в памяти красноречивые послания своего дяди (а стремление ко лжи взяло над ним власть и одолело его разум, и он погряз во лжи, как погружается душа в надежду, и подкреплял свои сплетни и ложь крепкими клятвами, громогласно их произнося. Он был более лжив, чем марево, и страстно предавался лганью, увлекаясь им, и постоянно разговаривал с теми, о ком наверное знал, что они ему не верят, и не препятствовало ему это говорить ложь):

Вера твоя — наваждение. Нет ни малейшего чуда
В том, что тебя раскусили мы, выяснив, что и откуда.

Из обстоятельств различнейших истина проистекает,

Так что вне брака беременность — лишь подтверждение блуда.

Я скажу о нем отрывок, где есть такие стихи:

Увиденное искажает он, словно зеркало кривое;
Безжалостней мечей индийских он рассекает все живое.

Не у него ли смерть и время, губители приязни нашей,

Решились перенять навеки свое искусство роковое?

О нем же скажу я такие стихи из длинной поэмы:

Он более лжив и обманчив, чем доброе мненье о людях;
Он хуже того, кто взимает с лихвою долги и налоги.

Он даже Аллаху не внемлет, и жаловаться бесполезно:

Нигде не находишь защиты, не сыщешь законной подмоги.

Обманщик — позор воплощенный, и как ни кляни лиходея,

Для мерзких его преступлений слова недостаточно строги.

Он тягостнее порицаний, с которыми мы не согласны,

Студеней, чем город Салима[34], где мерзнут усталые ноги.

Он всяких невзгод ненавистней, он горше тоски безнадежной,

Которой страдают скитальцы, не видя в пустыне дороги.