Средневековые города Бельгии

Бегинки не давали вечных обетов. Они могли вернуться в свет и выходить замуж. Их образ жизни не был исключительно созерцательным; если их средства не позволяли им вести независимый образ жизни, то они прибегали к ручному труду. Многие бегинки занимались в XIII веке прядением шерсти, другие — обучали детей из бюргерских семей[698].

Бегинские общины достигли в середине XIII века невиданного расцвета. Из валлонских частей страны, где они возникли первоначально, они вскоре распространились во фламандские области, проникнув здесь даже в самые небольшие города. Так, например, во Фландрии до 1275 г. бегинские общины существовали в Генте, Брюгге, Лилле, Ипре, Арденбурге, Оденарде, Исендике, Остбурге, Дамме, Гистелле, Куртрэ, Дейнзе, Алосте, Термонде и т. д.[699] Создание бегинских общин вызвало вскоре появление бегардов (beghini), которые были отмечены в Брюгге уже в 1252 г. Они жили согласно уставу св. Франциска или св. Доминика, и занимались ткачеством[700]. Менее многочисленные, чем бегинки, они распространялись, подобно им, в других странах и проникли в Германию и Францию. Таким образом Нидерланды, с давних пор получившие от своих южных соседей новые монашеские ордена и новые стимулы духовной жизни, передали им, в свою очередь, новый институт, родившийся на их почве из взаимодействия их общественных сил.

Книга третья Борба между Фландрией и Францией

В летописях Нидерландов внимание историков и интерес читателей прежде всего привлекают к себе особенно XIV и XVI столетия. Действительно, оба они отличаются одинаковыми чертами — героизмом и страстной энергией. Но сходство не ограничивается только этим. Революция XVI века была национальным и религиозным движением. В противоположность ей революция XIV века происходила на социальной почве. Она была совершенно чужда национальной идее, и участники ее совершенно и не помышляли об изменении политического строя Нидерландов и объединении их различных территорий в одну общую родину. Было бы глубоко ошибочным считать Якова Артевельде предтечей принца Оранского.

Однако есть все основания придавать особое значение XIV веку. Развернувшаяся тогда внутри страны ожесточенная социальная борьба повлекла за собой величайшие политические последствия. Она привела к полувековой войне между Фландрией и Францией, закончившейся окончательным крахом анексионистской политики, которую капетингская монархия преследовала со времени Филиппа-Августа. В связи с этим Фландрия имела в XIV веке решающее влияние на судьбу Нидерландов. Благодаря своему упорному сопротивлению Франции она избавила их от участи, которая, казалось, была им суждена в конце XIII века. Филипп Красивый был последним французским королем до Людовика XI, серьезно угрожавшим границам Бельгии: вместе с ним исчезла исключительная гегемония Франции над Бельгией, установившаяся после битвы при Бувинё.

Как это наблюдалось и раньше, политические события, развернувшиеся в XIV веке, были тесно связаны с общей историей Европы. Предоставленная своим собственным силам, Фландрия, разумеется, не сумела бы оказать сопротивления своему сюзерену. Но, как и во времена Феррана Португальского, она заключила союз с Англией, и подобно тому как битва при Бувине поставила ее в зависимость от Франции, так сражения при Слейсе, Креси и Азенкуре избавили ее надолго от опасности того ига, которое она сбросила с себя после сражения при Куртрэ.

Но Фландрии удалось сохранить свою независимость лишь ценой тяжелых утрат. При Филиппе-Августе она потеряла Артуа, при Филиппе Красивом — валлонскую Фландрию. Лилль и Дуэ вышли из того объединения больших городов, которое в течение столь долгого времени задавало тон культуре страны, и графство перестало быть двуязычной областью. С другой стороны, приобретение домом д'Авенов Голландии и Зеландии непосредственно связало с южными областями эти территории, которые до тех пор почти не имели сношений с ними. Таким образом, политическая жизнь Нидерландов приняла более отчетливо фламандский характер, а французское влияние в них соответственно уменьшилось.

Упадок шампанских ярмарок и политическое ослабление Франции, со своей стороны, тоже немало способствовали этому. Поэт Бундале уже не испытывал того восхищения перед этой страной, которое так явно вдохновляло ван Марланта. У него можно встретить совершенно недвусмысленное заявление о его принадлежности к фламандской национальности.