Средневековые тени

— Привези Алису въ мой замокъ. Вчнымъ спасеніемъ клянусь, что осушу слезы дочери крестоносца, и — горе негодяю, который посметъ тронуть ея земли. Назови меня послднимъ подлецомъ и предателемъ, если я и жена моя, благородная Изабелла де-Бетанкуръ, не примемъ ее, какъ родную дочь, и не дадимъ ей всего, что прилично двиц высокаго происхожденія.

Вотъ повезъ Петръ Бометцъ Алису въ замокъ Гильома де-Коньикуръ. Такъ какъ путь лежалъ недалеко, то хали они вдвоемъ, безъ стражи, верхами.

И, — не дозжая замка, на лсной троп, - два пьяныхъ всадника загородили имъ путь. Одинъ былъ рыцарь, а другой — его ловчіи. Еле держались они на сдлахъ отъ вина и заговорили къ капеллану и спутниц его безстыжія рчи. Когда же монахъ укорилъ ихъ и требовалъ свободнаго пути, негодяи сбросили его съ коня. Петръ Бометцъ ударился теменемъ о пень и, не пикнувъ, умеръ. А бдняжку Алису разбойники утащили въ лсъ. На завтра нашли въ трущоб ея трупъ; она была обезчещена, и на горл ея зіяла глубокая рана.

Народъ говорилъ:

— Знаемъ, чей тутъ грхъ. Это сработали пьяница Симонъ — недостойный сынъ Гильома де-Коньикуръ — и его дьяволъ-конюхъ Амальрикъ. Недаромъ видли ихъ вчера, какъ они, будто черти, въ перепуг мчались на взмыленныхъ коняхъ изъ лса къ замку.

И окружилъ народъ замокъ де-Коньикуръ, и требовалъ мести.

И, такъ какъ они очень шумли, грозили топорами и вилами, бросали въ стны замка камнями и грязью, то убійцы очень испугались. Они велли поднять крпостные мосты, запереть ворота, протянуть цпи и разставить рогатки. Народъ же, видя это, еще больше убдился въ преступленіи и, выставивъ впередъ носилки съ двумя мертвецами, взывалъ о мести.

— Сиръ Гильомъ де-Коньикуръ, дай стран правый судъ. Сиръ Гильомъ де-Коньикуръ, покажи, что нтъ пристрастія въ твоемъ рыцарскомъ сердц.

Тогда вышелъ къ народу самъ старый честный сиръ Гильомъ де-Коньикуръ — одинъ, безъ панцыря и opyжія, и плакалъ надъ трупами, и клялся отомстить преступленіе безпощадною местью. И народъ разошелся, успокоенный, потому что зналъ, что слово сира Гильома твердо.

Задрожалъ Симонъ, какъ отецъ позвалъ его на расправу. И сталъ онъ тянуть алое вино, чтобы возвратить себ храбрость. И, опьянвъ, пошелъ къ отцу. А негодный конюхъ Амальрикъ прокрался, слдомъ за нимъ, въ покой сира Гильома де-Коньикуръ, спрятался за колонну и слушалъ.

Такъ говорилъ сыну сиръ Гильомъ де-Коньикуръ и трясся отъ гнва.

— Ты убійца, подлецъ и предатель. Ты годенъ только на то, чтобы убивать поповъ по дорогамъ, насиловать двчонокъ по лсамъ, да удирать отъ мужиковъ, когда они грозятъ теб дреколіемъ, бросаютъ въ тебя камнями и грязью. Не рыцарскія шпоры приличны теб теперь, а тонзура монаха. Ступай, постригись и проведи въ покаяніи остатокъ преступныхъ дней. Проклятъ ты мною и на этомъ, и на томъ свтъ. Ничего ты отъ меня не получишь. Все свое имущество я жертвую Воссельскому аббатству — на вчный поминъ по душамъ двицы Виллерсъ де-Утрео и капеллана ея, неправедно тобою убіенныхъ.

Спьяну, Симонъ расхрабрился и сталъ наступать на отца и кричать:

— Этого ты не сдлаешь. Я не позволю. Этого не будетъ.

А старикъ вспылилъ и ударилъ его по лицу перчаткою. Тогда Симонъ выхватилъ кинжалъ, а конюхъ Амальрикъ выскочилъ изъ засады и набросился на сира Гильома де-Коньикуръ съ боевою скирой. И убили они стараго рыцаря вдвоемъ, — сынъ и слуга, — и, отрезввъ только посл преступленія, стояли въ безуміи, не зная, что теперь длать.

Амальрикъ предложилъ:

— Бросимъ его въ ровъ, съ подъемнаго моста. Никто не увидитъ насъ, кром часового, а этого убрать будетъ уже мое дло. Когда трупъ найдутъ, мы скажемъ, что сира Гильома убили вассалы двицы Виллерсъ де-Утрео, въ отмщеніе за гибель своей госпожи, и вс намъ поврятъ.

Такъ они ршили сдлать, и все имъ удалось. Только — трупъ, брошенный съ моста, не тонулъ въ полномъ водою рву, но, упавъ на мелкое мсто, сталъ стоймя и торчалъ, — прямой, какъ бренно, съ чернымъ лицомъ, весь въ крови… и руки его были простерты впередъ, точно мертвецъ все еще проклиналъ сына. Это имло такой безобразный и страшный видъ, что Амальрикъ закричалъ благимъ матомъ и убжалъ, куда глаза глядли. Никогда и никто уже не встрчалъ его въ тхъ мстахъ; Богъ всть, куда онъ сгинулъ со свта. А Симонъ — наоборотъ — потерявъ присутствіе духа, не могъ сдвинуться съ мста. На разсвт его нашли на валу: онъ стоялъ — дыбомъ волосы — какъ оцпенлый, и смотрлъ, дико вытаращивъ глаза, на страшный трупъ, все простиравшій къ нему окоченвшія руки. Напрасно звали его, — онъ не видлъ и не слышалъ. Кто-то осмлился коснуться руки убійцы: тогда неподвижность его объяснилась, — онъ былъ мертвъ. Bс разбжались въ ужас. Замокъ опустлъ, какъ отъ чумы. Отцеубійца и жертва его такъ и остались стоять навки одинъ противъ другого. Никто не ршился придти ихъ похоронить.