Средневековый детектив

– Что ты орешь, хорла, – закричал Бова. – Ты вот не ори! Вон ты смотри куда огурцы мои отсеменились. Вон немец, вражье семя, на два уже наступил, и все из-за тебя!

Молочница кинула в него кружкой, забрала дневную выручку, ухватила молочную скринду и покатила ее зло перед собой, крича, «С дороги, аспиды! С дороги, кровопийцы!»

Годрика удалось ей догнать за пол-аржи от торга. Запыхавшись, утирая лицо, пытаясь умиленно и кокетливо улыбаться, стесняясь, молочница закричала, —

– Добрый человек! Не спеши!

Годрик, жуя огурец, обернулся на новгородские ее призывные крики.

– А, это ты, добрая женщина, – сказал он.

– Да, я, – радостно сказала молочница, спеша к нему и толкая скринду. – Я и есть, кому ж и быть еще. Я тебя хотела поблагодарить, да и пригласить тебя к себе, попотчевать разновсяким. У меня сегодня много чего припасено.

Годрик с сомнением оглядел ее с головы до ног.

– Опять стегуны, небось? – спросил он с отвращением. – Ну и еда у вас здесь. Хозяин мой, тот лопает все подряд, ему все равно, а у меня живот нежный.

– Не только стегуны. Есть еще хвербасина.

– Это что же такое? Не слышал.

– Ну да? Ты шутишь.

– Совершенно не шучу. Хвербасина?

– Не может быть, чтобы кто-то не ведал, что такое хвербасина.

Привычный к путешествиям Годрик хорошо знал эту склонность, свойственную поселянам, считать, что остальной мир мало чем отличается от их палисадника.

– Что ж, – сказал он. – Хвербасина так хвербасина. Время есть. Веди! – и тут же предложил, – Давай я твою скринду буду толкать.

Молочница даже опешила от такой обходительности, совсем не свойственной ее сословию. Пораженно смотрела она, как Годрик толкает скринду. Но потом спохватилась и принялась болтать. О том, какие некоторые заезжие бывают обходительные. О том, что нынче трудно найти хорошего мужа. О том, что подруга ее Певунья третий день лежит без памяти, и только выговаривает непонятные слова.

– А что за слова? – спросил Годрик.

– Мне и не произнесть такого втуне. Вот, доворожились. Бедная она, бедная. Лекарь говорит, что в словах тех замкнуто на замок значение.

Годрик не выдержал и засмеялся.

– По-моему, сочиняешь ты, – сказал он.

– Нет, это правда.

– Три дня лежит женщина, не пьет, не ест, говорит непонятные слова?

– Вот чтоб мне арсель разорвало! – сказала молочница. – Не веришь?

– Не очень.

– А вот я ее тебе покажу. Она как раз тут недалеко, по пути. Там никого дома нет сейчас, кроме нее, бедной. Муж ее, тиун, в детинец ушел, а служанка сбежала.

– Отчего ж сбежала?

– Испугалась. Не могла слова произносимые слышать.

– Понятно, – сказал Годрик. – Любопытно. Хочешь огурец?

– От огурцов Бовы живот болит, – сказала молочница. – Особенно если молоком запить. Да и не едят огурцы просто так. Огурцы нужно есть с чем-нибудь еще.

– Это смотря где. У нас едят.

– А где это – у вас? – изображая сильный интерес спросила молочница. – В Чернигове? Али еще где?

Только бы не в Киеве, вдруг подумала она, и действительно заинтересовалась, откуда он. А вдруг он действительно ковш? Не похоже, но вдруг?

– О! – сказал Годрик, улыбаясь с оттенком торжественности. – Есть в мире жемчужина, в серебряные волны оправленная.

– Это ведь не…

– Не?…

– Не Киев?

– Нет, Киев на реке стоит. На одной стороне реки.

– Значит, не из Киева ты, – обрадовалась она. – Из Пскова?

– Тоже нет. Но людей хороших у нас много.

– Ага, – сказала молочница. – Это завсегда хорошо.

– Чего уж лучше.

– А чего ты там не живешь?

– Погода паршивая часто, – признался Годрик. – И датчане кругом.

– Ага. А вон и дом Певуньи.

– А удобно ли заходить?

– Она моя лучшая подруга. Да и ничего не понимает она, лежит себе и слова говорит.

Дом на взгляд Годрика выглядел не то, чтобы богато, но ухоженно и чисто. Оставив скринду у крыльца, молочница толкнула входную дверь и вошла в дом. Цепная собака безучастно тявкнула один раз и тут же замолчала. Годрик последовал за молочницей.

Опочивальня, находящаяся слева от гридницы, вид имела неприбранный. Ах, да, вспомнил Годрик, служанка-то сбежала.

Бросив взгляд на ложе, он засмущался и даже отвернулся неловко. В своих перемещениях по территориям он видел много голых людей – и мужчин, и женщин. В походных условиях нагота и все, с нею связанное, включая физиологические и сексуальные нужды, воспринимается, как само собой разумеющееся, в этом нет ни стыдного, ни даже заслуживающего внимания – вольный воздух, ветер с реки, шумят деревья, путники устали, или наоборот, радуются жизни. Но в полутемной опочивальне на неопрятном ложе лежала полуприкрытая толстая женщина со слипшимися волосами – и Годрика это шокировало. А женщина, меж тем, действительно что-то говорила, не очень громко. Годрик все-таки повернулся к ней и вгляделся. Нет, она не лежала – полусидела. И грудь у нее оказалась не такой огромной, как ему сперва почудилось. Через щели в ставне проникал неяркий свет. В комнате крепко и неприятно пахло.

– Вот, видишь, говорила я тебе, – сказала молочница, зачем-то понижая голос. – И слова говорит, и глаза закрыты.

Годрик подошел ближе и прислушался к словам. Говорила Певунья тихим голосом, но очень отчетливо. Слова удивили Годрика.