Судя по совместным изображениям двух или нескольких богов в одном зале, почти все божества согдийских росписей входили в один пантеон. Каждая семья имела одного-двух собственных божественных патронов, крупномасштабные фигуры которых вместе с маленькими донаторами помещали в реальную или нарисованную нишу напротив входа. В роли патронов известны Вешпаркар, четверорукая Нана, сидящая на льве, Вашагн (как один, так и вместе с богиней), бог на троне с конями (Митра?). Нана встречается чаще остальных, но иерархия богов прослеживается плохо, и притом не по этим сценам, где особо выделены не главные боги, а патроны семей. Ее элементы заметны в иллюстрациях к мифологическим повествованиям. Так, в Пенджикенте и в Шахристане к Нане на льве, держащей солнце и луну в поднятых руках, со стороны руки с солнцем на запряженной крылатыми конями колеснице подъезжает коленопреклоненный (сидящий на пятках) бог (
Сложнейшая культовая сцена в Пенджикенте (помещение 12 объекта XXV) вписана в высокую арку (
В паре с Веретрагной в Авесте назван Ама (Сила). Они названы двумя стражами. В иконографии есть элементы, известные по западному митраизму (фригийский колпак, лев), но нет столь характерного для всех восточных изображений Митры нимба. Скорее всего, это искусственно сконструированный образ абстрактного божества Силы. Около бога со львом помещен трон, опирающийся на две человеческие фигуры, на котором сидел какой-то царственный бог. К трону подвешен винный кувшин. Это какое-то божество довольства и богатства, поскольку вахана Куберы человек, а в Индии Кубера-Вайшравана — владыка севера и кладов — иконографически уподоблен пирующему Силену, у греков игравшему ту же роль божка богатства. В Бактрии, судя по Тахти-Сангину, Силен связан с культом Вахша, но там он показан не пьющим вино, а играющим на двойной флейте. Однако нередкий в согдийском искусстве Силен всегда ассоциируется не с водами, а с вином.
Середина нижнего яруса занята двумя постройками, одна из них символизирует ад, которого опасаются благочестивые хозяева дома, а другая — рай, в который они стремятся попасть после смерти. Оба изображения едва ли могут быть поняты иначе, но они мало в чем соответствуют представлениям о будущей жизни, изложенным в среднеперсидских сочинениях (