Средний возраст

Еще до того, как он покинул деревушку, ожидало его легкое, но не совсем приятное интермеццо, и все из-за этой черной собачонки, такой тощей, что можно пересчитать все ребра. Когда Цао Цяньли, выйдя из магазина с его симпатичной продавщицей, вскарабкался снова на лошадь, дабы взять курс к подножию гор, и уже почти выехал за околицу, из-за каких-то ветхих, покосившихся ворот вдруг выскочила грязная черная собака. И, точно взбесившись, ринулась на Цао Цяньли и его чалого, подняла яростный лай — ну, прямо набат, переполошивший всех собак в округе! Какой-то вопль, ненормальный, не собачий, от такого начинаются конвульсии и нервный тик, и вот этот вопль вместе с той, кто его испускала, свистящей пулей устремились к Цао Цяньли и его лошади — Цао Цяньли показалось, что в него вонзили нож. Не раз заезжал он в пастушеские районы и давно привык к собакам — без особого интереса они бежали за лошадьми, верблюдами, ослами, даже велосипедами, без всякой задней мысли брехали, завидуя им, тявкали на существа, которые были сильнее, выносливей их, и ни одна лошадь, даже такая необузданная, темпераментная, как тот гнедок, не обращала на них внимания. Заслышав это жалкое тявканье, довольные всадники принимали бравый вид — оно ведь предупреждало об их приближении. Поэтому и уйгуры, и казахи, и татары — все на один лад говаривали: «Собака лает, а караван верблюдов идет своей дорогой». Но на сей раз напор этой черной собачонки с выпирающими ребрами был таков, что смиренный одер прянул ушами.

Собачонка буквально приклеилась к ним. Цао Цяньли видел тошнотворные пятна зеленоватой грязи на редкой шерсти и крошечные, налившиеся кровью глазки. Бешеная? Это опасно для человека? Цао Цяньли сжал лошадь коленями, пристукнул каблуками, чтобы прибавила шагу, и подумал, что зря не запасся высокими сапогами. Все сущее разумно: сапоги с высокими голенищами, которые носят здесь летом, играют защитную роль!

Но старая кляча отнюдь не собиралась бежать. Подергав ушами и показав тем самым, что еще существует, еще жива, она утратила интерес и к собачонке, и к Цао Цяньли, перестала реагировать на них, и казалось, что скорее позволит собаке искусать себя, чем изменит своему неспешному шагу. А чернуха без всякого почтения ухватила Цао Цяньли за штанину, и он почувствовал, как собачьи зубы раздирают ее, ну-ну, а если ей придет в голову куснуть, она же доберется до голени, оставив на ней следы острых клыков. Дважды уже Цао Цяньли кусали здешние собаки, рвали так, словно смертельно ненавидели! Цао Цяньли и растерялся, и вознегодовал, с воплем соскочил с лошади, намереваясь с голыми руками вступить в схватку со злобной псиной, он пришел в такую ярость, что готов был биться, пока не прикончит эту шелудивую собачонку, не разорвет ее на мелкие клочья. В одно мгновенье ярость превратила его в храбреца, неустрашимого богатыря весьма воинственного вида. Но в ту же секунду, как Цао Цяньли соскочил с лошади, собачонка поджала хвост и улепетнула, растворилась, как дымок, ни следа, ни звука, не нагонишь, не отыщешь, так что рык Цао Цяньли, сотрясший вершины Тайшаня[44], его прыжок, его готовность к бою — обернулись стрелой, выпущенной без цели, нечего было и огород городить, народ смешить.

Досада и безразличие разом овладели Цао Цяньли. И приятные воспоминания о миловидной продавщице, и боевой пыл, вызванный злобной собачонкой, — все испарилось.

Он вступил в горы. Когда подъем только начинается, перемен еще не замечаешь, и перед глазами — все те же белые и зеленые колючки, красные песчаники да черные камни. Голо в песках Гоби, лысо на горном склоне, и задувает все тот же сухой, пыльный ветер, от которого трескались губы, пересыхал рот. Поднимаясь по горной дороге, лошадь тратила заметно больше усилий и, чем дальше, тем отчаянней изгибала хребет. Вот и еще один изъян старого чалого: доброму ли коню так извиваться? Корчится почище, чем в том западном твисте, так что и ты вынужден крутиться вместе с лошадью, будто поясница у тебя на подшипниках… Несколько часов такой езды — и задница развалится, разве нет? К счастью, Цао Цяньли не был новичком в верховой езде, он быстренько сместился влево, уперся левой ногой в стремя, а правую ослабил — и завис с одного бока, будто мешочек грыжи. Посмотреть со стороны — Цао Цяньли отчаянно болтается на лошади, туда, сюда, а на самом деле его зад, оберегаемый от чрезмерного трения о седло, висел в пустоте, и хотя левая нога трудилась изо всех сил, остальные части тела оставались расслабленными.

И все же давай-ка помедленней! Ему-то ничего, даже удобно, а лошади? Какой механик способен вычислить дополнительную нагрузку от этой позы, хотя и не он ее изобрел? Чтобы достичь равновесия, устойчивости и двигаться вперед, на лошади должны были сидеть как бы два Цао Цяньли: слева — настоящий, а справа — воображаемый. В действительности-то справа пусто, и сиди он не на лошади, а на деревянной раме, давно бы уже опрокинулся, а коняга, уж не знаю из каких сил, справляется с креном и мерно вышагивает все вверх и вверх!