Средний возраст

Тихо и просто, не спотыкаясь, не падая, влачит свою ношу лошадушка! Умниками презираемая, без зазрения совести гонимая и терзаемая лошадушка! Подумав так, Цао Цяньли вновь, как только что, сместился на один бок, но на сей раз не до конца, а лишь чуть приподнявшись над седлом и напружинив ноги.

Тем временем, пока он то думал, то дергался, то кренился, то выпрямлялся, лошадь доставила его в совершенно иной мир. Перемена разительная, нет, воистину способность передвигаться заслуживает лишь восхищения. Вы только взгляните, какое крохотное русло горной речушки открылось перед ним! Срываясь тонким серебристым каскадом, струйки собирались в шаловливый горный ручеек. В верховьях каким-то образом исхитрился вырасти тополек, густо усыпанный мелкими листочками, — ну, точно хранитель горного прохода или радушный хозяин, издали приветствующий гостей и объявляющий, что пески Гоби и лысые склоны остались позади, а впереди — мир богатый и щедрый. Под ногами расстилалась буйная многолетняя трава — сплетенье зеленого с желтым, высохшего с цветущим. Из травы, протягивая к вершинам гор, к небесам изогнутые вкривь и вкось ветви, поднимались дички с крохотными, до оскомины кислыми плодами. Дорога была вся истоптана копытами коров, лошадей, овец (знак совместного бытия человека и животных), великая природа окрест обретала жизненную силу, а воздух — свежесть и чистоту. А эта влажная — хоть выжимай — бурая почва и кустарник, торчащий из земли и зорко оберегающий ее от атак наводнения, — как все пленяет человека, столь долго пересекавшего бесконечную пустыню! Вот оно, очарование гор! Вот она, неожиданная южная прелесть севера! Вот она, наконец, оптимальная среда обитания для человека! Цао Цяньли натянул поводья, и чалый мгновенно встал. Уж на что глупая скотина, а и в той, похоже, что-то отозвалось? Вон, видишь, как она раскорячилась?

В этих живописных местах он всегда ощущал себя так, словно и сам попал на полотно, где пустынная Гоби и прелестный ручеек как бы оттеняют друг друга. Будто замкнутый крохотный мирок внутри огромного внешнего мира. Пейзаж в картинной галерее — это, конечно, прекрасно и благостно; ну, а если пейзаж повесить, скажем, на стенке котельной? Что произойдет? Допустим, он не закоптится, не утратит свежести, — не покажется ли он нам милее и дороже? А если в каждой котельной повесить по такому прелестному пейзажу, не станет ли котельное существование чуть полегче?

Старый чалый вдруг содрогнулся, будто пружина спустилась, дернул головой, и поводья вырвались из рук Цао Цяньли. Тот даже не успел сообразить, что произошло, как лошадь взбрыкнула раз, другой — этакий атлет в тройном прыжке, — и Цао Цяньли качнуло так, что он едва не полетел на землю. Бросая его из стороны в сторону, лошадь увлекла Цао Цяньли прочь от этого живописного, точно на картине, игрушечного ущелья с крошечным водопадом, похоже, взобралась на крутой склон, побежала по камням, и вот тут-то Цао Цяньли словно померещился какой-то звук. «Змея!» — испугался он, решив, что секундой раньше в ушах раздалось именно шуршание, «змея?» — вскричал он и обернулся, но ничего под ногами не увидел, «змея», — уверился он, однако лошадь уже успокоилась, вероятно, покинув опасное место, втянула брюхо и покачала головой, словно собираясь что-то сказать, объяснить Цао Цяньли, посочувствовать ему. Повела шеей — подбери, дескать, поводья. Они у здешних ездовых лошадей были толстыми и длинными, волочились по земле, так что лошадь могла споткнуться.

Цао Цяньли постепенно отошел от потрясения. Да он и не почувствовал испуга — тот исчез, не успев возникнуть, и лошадь, как ни в чем не бывало, продолжала бесстрастно, флегматично трусить. Вновь свесила голову, словно и не привлекала ее изумрудная травка, которую, казалось, так легко достать — только протяни губы. Этакая скелетина — в чем душа держится? — недоумевал Цао Цяньли, как же это она сумела из оврага вспрыгнуть на гребень склона, куда и дороги не было, — будто взлетела туда. Ах, ты, жалкий, хилый, усталый, дряхлый коняга, сколько в тебе, оказывается, таится чуткости, проворства, отваги, энергии? Неужто ты способен на скачок, на полет? Очутись ты на ипподроме — под гром ликующих возгласов сверкнешь молнией? А на поле боя сумеешь прорваться сквозь град пуль?

— Дай мне промчаться! — вдруг заговорила лошадь. — Дай мне промчаться, — ясно произнесла она снова, и в ее голосе дрожали слезы. — Один лишь разочек, дай мне один только шанс промчаться во всю мощь!

— Дай ей промчаться! Дай ей промчаться! — прошумел ветер.

— Я же лечу, лечу! — крикнул орел, расправляя коричневые с черным крылья.

— Она сможет, сможет… — будто упрашивая, прошелестел поток.

— Пусть он… пусть она… пусть они… пусть все бегут, летят, летят, бегут!

Словно весенний гром прогрохотал над ущельем.