Средний возраст

Обсуждение политических проблем никого не увлекло, они приняли из рук хозяйки по большой пиале и принялись пить. Кумыс уже забродил, был кисловат, жидковат, с запашком, вкусом и терпкостью напоминая вино. Налив себе полную пиалу, Цао Цяньли, не думая дегустировать, насколько он хорош, выпил с бульканьем, как холодную воду. Такая манера вызвала одобрение старцев.

— Славный малый! Гляди, как хлебнул кумыса, ну, точно наш казах! — хвалили они Цао Цяньли прямо в лицо, поднимая большой палец.

Похвалы пастухов подбодрили Цао Цяньли, и он выдул целых три пиалы, с трудом переведя дух. Вкуса он так и не разобрал да и не собирался разбирать, он лишь глотал, глотал, ничего не замечая, ни о чем не думая, пил, словно бы даже и не пил, а что-то скользкое, прохладное (как живое) скользило само собой, безостановочно по глотке и пищеводу.

— Какое это наслаждение — пить! — пробормотал он, смежив веки. И в этот самый миг начал ощущать, что тут что-то не так. Очередной глоток кумыса показался горьким и резким, следующий ринулся из желудка обратно, и он чуть не срыгнул. О, Небо, что же это я делаю? Как можно на пустой желудок — и сразу три пиалы кумыса? Каждая потянет на полтора литра, даже больше; три, значит, — это почти пять литров или десять цзиней! Ай-я, только бы не срыгнуть. Кумыс, как и бобовый сок, как и пиво, дрожжи, пепсин или панкреатин, способствует пищеварению. Говорят, если переешь мяса, выпить малость забродившего кумыса — самое милое дело. Но у Цао Цяньли-то все наоборот, желудок у него сейчас пустехонек, он сейчас исполнил «хитрость с пустым желудком»[50], и нет там ничего пригодного для пищеварения, а, собственно, какая еще «помощь» требуется? На что он там распадется, весь этот проглоченный кумыс? Что растворит, что вберет в себя, что введет и что исторгнет? Может, ему переварить собственный желудок? Коли такова мощь его пищеварения, то завтра утром придет он в госпиталь, а желудка и нет, переварен, поглощен; исторгнут, сам себя проглотил, переварил и извергнул, хороша штучка, а?

Но в результате всего в желудке начались спазмы, обожгла боль, словно принялись его выкручивать, выжимать, вытягивать, рвать на куски. Словно желудок превратился в грязную майку, брошенную в стирку, — ее сначала отмочили в горячей воде, затем в щелочи, потом в растворе стирального порошка и наконец намяли на стиральной доске да отбили на камне… Вот так вот он сам себя и переварит!

Боль такая, что лица живого не осталось и брови на лоб полезли. К счастью, старые скотоводы, увлеченные кумысом, перестали обращать на него внимание.

Цао Цяньли переменил позу, надеясь, что это облегчит его страдания, утишит колики, но кто мог предположить, что содержимое желудка немедленно забурлит и сместится влево, как только он сам сдвинется влево. Тогда он качнулся вправо, и жидкость в желудке тут же перелилась вправо, да и сам желудок сдвинулся в правую сторону. Желудок стал мешком, страдающим под собственной тяжестью! Попробовал прилечь на спину, чуток полегчало, но что-то как будто все еще давило, перехватывая дыхание, мешая набрать воздуха. Вперед тем более не нагнешься. Может, надавить на желудок? Кумыс и выйдет, капля за каплей, через рот, нос — все семь отверстий головы. О Небо, я кончаюсь…

И вот тут-то и произошла какая-то перемена, блеснул свет, мелькнула надежда. В глазах чуть потемнело, все вокруг закачалось, и массы из желудка поползли вверх. Совсем не то ощущение, что тогда, во время голодного головокружения на лошади, когда даже сердцебиение началось, нет, сейчас дурнота сопровождалась спокойствием, боль в желудке утихала. Быть может, боль ослабла лишь на какую-то сотую долю (если у боли тоже есть единицы измерения), но все-таки он уже услышал стук собственного сердца, ощутил свою температуру, он почувствовал, что душа, жизнь пока не покинули его бренного тела. И улыбнулся: я же говорил, что Небо не обрывает тропы человека, и «на дороге, зашедшей в тупик среди гор и вод, вдруг мелькнет деревня в ярких цветах под сенью ив»[51]. В одной арии в «Шацзябан» Го Цзяньгуан распевает слова из Цитатника[52]: «Порой упорство и усердье могут вернуть благоприятные обстоятельства и инициативу» — и заканчивает фальцетом шестнадцатью тонами выше.

Сердце успокаивалось, а голова, наоборот, задурманилась, это вино, его шуточки! Разве перебродивший кумыс не называют кумысным вином? В кумысе образовался спирт, он-то и заработал, тело воспарило, обмякло, но отнюдь не болезненно, и самое главное — буря в желудке стихала.

Свежий ветерок пронесся над ним, словно он открыл глаза после глубокого сна, словно приятель детских лет с игрушечным пистолетом зовет его, словно увидел он глаза жены, разделившей с ним судьбу, и тут пришли ему на память строки из стихотворения:

Пламенеют под солнцем цветы над рекой,
И иссиня-зеленые воды весной…
Как забыть нам Цзяннань?[53]