Средний возраст

Церемонно поприветствовав хозяйку, он вошел, наклонив голову, в слегка уже обветшавшую, но все еще яркую, пеструю юрту. Внутри было томительно жарко, под медным котлом полыхал огонь. На узорчатом войлоке, устилавшем землю в юрте, была расстелена большая скатерть с пиалами, а вокруг сидели три аксакала. Бросалось в глаза обилие повешенных, приколотых, сложенных у стен предметов: неотдубленные шкуры с бьющим в нос запахом сырой кожи, плети, большие серпы, бурдюки, скалки, деревянные лохани, а также цветные шелка, косынки, шапки, одеяла, почетная грамота от какого-то месяца какого-то года… А на самом заметном, против входа, месте — портрет председателя Мао, под портретом председателя — четыре «драгоценных красных тома» в красных переплетах, перевязанные пестрой шелковой лентой. Хотя хозяин юрты, как было известно Цао Цяньли, грамоты не знал, однако томики имел, дабы всем было спокойно. Ну, разумеется, Цао Цяньли как почетному гостю было предложено сесть под красным сокровищем.

Три аксакала были гостями, а старик-хозяин еще не вернулся с пастбища. Хозяйка усадила Цао Цяньли, достала тяжелую, толстую пиалу в мелкий цветочек, плеснула шир-чая, увы, он уже не имел ни цвета, ни вкуса, да и молока там была микроскопическая доля, аксакалы явно сидели уже давно, раз за разом разбавляя чай, других же продуктов на скатерти не было. Цао Цяньли отпил глоток и решил подождать, пока хозяйка не даст лепешку или боурсак (кусочки теста, обжаренные в масле), ждал, ждал, но ни намека, а выпитый глоток да и запахи чая, молока, соли, воды (с сернистым привкусом) возбуждали и раздражали, и вновь навалился на него умопомрачительный голод. Ему показалось, что его уже нет, остались лишь огромный разинутый рот и желудок, зияющий пустотой… Но ничего, что могло бы заполнить эту пустоту, он по-прежнему не видел. Повернулся, пошарил глазами, старухи не было — верно, пошла снимать седло с коня. Этот одер покрепче человека будет, может, уже и насытился?

— А тут… нет лепешек? — без околичностей обратился он к гостям.

— Ты еще не ел? Проголодался? Ай, бедняга! — ответил один из пастухов с округлой белой бородой. — Она (он имел в виду хозяйку) как раз замесила тесто на свежие лепешки, а то мы все остатки подъели…

Объясняя, он проводил по скатерти дрожащими жилистыми руками, измазанными глиной, тут пошарит, там поскребет, собрал крошки, не более чем щепотку, и ссыпал в ладонь Цао Цяньли. После чего, поднатужась, вытянул из поясной сумы за кушаком полкуска «молочного катышка», как тут называют белый с чернотой, черный с прозеленью сыр, и ласково протянул Цао Цяньли: «Ешь, ешь». Остальные два старца тяжким вздохом выразили ему сочувствие, сожаление и безвыходность.

Оценив любезность, Цао Цяньли прежде всего высыпал крошки в шир-чай, а сыр отправил в рот и осторожно, чтобы не сломать зубы, куснул. Ну и пища — настоящее железо! Ему не оставалось ничего другого, как положить в пиалу и сыр.

Хозяйка вернулась в юрту. Ничтоже сумняшеся, Цао Цяньли окликнул ее: «Мамаша» — и напрямик:

— Я голоден до невозможности, не дадите ли вы мне чего-нибудь утолить голод? Нет лепешек, дайте просяной каши, сушеного мяса или просто полпиалы масла, меда, что там еще найдется — все пойдет!

— Ах ты, бедный мой мальчик! — запричитала хозяйка, словно Цао Цяньли было не 41, а 14 лет. — Вот беда-то, экой ты невезучий. Да откуда у меня тут припасы? Последние кусочки сыра унес проезжий ветеринар, а мед, масло — все отдала шоферу… Ветеринаров знаешь? Ребятки мои! Что им надо, все отдадим… А он зато выписал мне свидетельство, что черный баран болен, не жилец, и мы теперь сможем заколоть его… Так вот и добываем мясо… Ну, а шоферы, тут и говорить нечего, когда они приезжают на пастбище — словно аллах спускается к людям… Но чем бы мне тебя накормить? Голод штука скверная! А может, сначала вздремнешь? Давай-ка положу тебе подушку… А я тем временем изготовлю свежие лепешки, аксакалы пригонят корову, будет молоко…

Поблагодарив, Цао Цяньли отказался, дорога ждет. К тому же этот твердокаменный сыр наконец добрался до желудка, и, удивительное дело, сразу полегчало.

— Нашла, нашла! — На лице старушки отразилась радость, и голос ее взвился: — Есть кумыс, ты пьешь? Глотни-ка кумыса, ладно?

— Хорошо! Хорошо! — поспешно согласился Цао Цяньли. Чем плох кумыс? Высокобелковый продукт, на кумысе жеребенок вырастает во взрослую лошадь, что ж тут говорить о человеке? У такой мелюзги, как Цао Цяньли, запросы не больше, чем у лошади.

Апа принялась за дело, отвязала бурдюк с кумысом от стойки юрты, потрясла в руках, взбалтывая, придвинула большой умывальный таз (это китайцы прозвали его умывальным тазом, здесь же эта посудина служит вовсе не для мытья, а для еды), выдернула кукурузную затычку и нацедила полный таз кумыса. Когда она поставила миску на скатерть, четверо гостей оживились.

— Говорят, есть распоряжение ревкома, нельзя кумыс пить, — произнес один аксакал.

— Не верю. Не знаю. Не интересуюсь, — индифферентно ответил другой.