Средство от Алкивиада

Психиатр объявил, что все мы отличаемся живым умом, хотя наши интересы и не всегда развиваются в желательном направлении. Однако он тут же приписал нам мифоманию, неукротимую фантазию, а также внутреннюю несобранность, которая объясняется отсутствием достаточной педагогической опеки и подлинно-научного руководства.

Это был катастрофический диагноз. Прямой обвинительный акт школе. И вот нами принялись руководить.

Для нашего класса наступили черные дни. Дир со всей присущей ему энергией принялся за дело. Сера и железо были пущены в ход. Чтобы изолировать от нас менее разложившиеся классы и облегчить слежку за нами, восьмой «А» переселили на первый этаж, поближе к учительской. Для нас, как определил пан Жвачек, была введена «форсированная программа обучения»: дополнительные занятия в целях пополнения недостающих нам знаний в объеме начальной школы.

Кроме того, был объявлен карантин, который заключался в том, что наш класс отрешили от общественной и спортивной жизни школы. Строгости усилились. Нашим классным руководителем был назначен известный своей твердостью пан Жвачек. Даже на спортивную площадку нас теперь выпускали, только построив парами и под надзором преподавателя.

Все это грозило не только полным нарушением нашего великолепного стиля, но и упадком спортивной формы, не говоря уже о потере возможностей сладостного безделья, которому до сих пор мы с таким упоением предавались в тенистых уголках Жолибожских садов, Белянского леса, на берегу Вислы или в уютных двориках.

Но это было еще не самым страшным. Была запятнана наша честь! Мы жестоко страдали от унижения и стыда, от того, что позволили свернуть себя в бараний рог и напялить на шею ярмо. Нас, старую гвардию, нас, знаменитую компанию бездельников, заставили работать, как каких-то несчастных зубрил!

История эта получила широкую огласку не только в школе, но и за ее стенами. На нас смотрели кто с насмешкой, кто с сочувствием. А это злило нас больше всего. Наш класс называли «восьмым влипнувшим», «карантинным»…

Большая часть класса с тупым безразличием подчинилась насилию. Ребята смирились и взялись за зубрежку. Но наша знаменитая шайка бездельников не могла снести подобного позора. Всеми силами мы старались улизнуть от внимательных взглядов гогов, с тем чтобы сообща обдумать способы спасения.

Собрания наши проходили в основном в Коптильне - небольшом здании в нашем школьном саду. Когда-то во время оккупации здесь тайно коптили колбасы. До наших дней сохранились еще черный закопченный потолок, разрушенная печь и множество крюков в стенах. В воздухе еще чувствовался чуть заметный запах дыма. В наши дни часть Коптильни была отведена под служебную квартиру сторожихи Венцковской. а остальная - под склад. Там хранился садовый инвентарь, соломенные маты, поломанные, предназначенные для сожжения скамьи и разный школьный хлам. Двери этого склада были на запоре, но в него можно было забраться, сдвинув одну из досок, которая держалась на честном слове, а точнее, на единственном гвозде.

Это был великолепный приют. Сторожиха Венцковская сначала сердилась и пыталась нас выжить, но потом мы нашли с ней общий язык. Несколько пакетов крупы, хлебные корки и остатки завтраков решили дело в нашу пользу. Она была страстной любительницей домашней птицы, которую содержала в большом количестве, из-за чего у нее были постоянные стычки с Диром. Но ему трудно было бороться с Вейцковской: у нее имелись перед школой несомненные заслуги. Вместе с мужем она во время оккупации сберегла различные школьные коллекции, ценные приборы физического кабинета и химической лаборатории и даже спасла школу от пожара. Ее муж, можно сказать, отдал за это жизнь: арестованный немцами, он погиб в лагере.

Да, одолеть Венцковскую было трудно, тем более что без нее школа не была бы школой. Ну, а мы, конечно, сделали из этого соответствующие выводы и старались поддерживать с ней хорошие отношения. Впрочем, это оказалось нетрудно. Нужно было лишь время от времени проявлять заботу о ее птице и приносить ее питомцам соответствующую дань. Называлось это у нас «жертвоприношением богу Птах».

Вторым нашим пристанищем была так называемая Обсерватория, или маленькая комнатка с застекленной крышей на школьном чердаке. Во время войны немцы, превратившие школу в казарму, организовали там пост противовоздушной обороны. В наши дни, помимо различного школьного хлама, здесь было нечто вроде кладбища неудачных произведений, созданных на уроках труда. Проникнуть сюда было нетрудно. Для этого надо было только попросить у Венцковской ключ.

Впрочем, мы предпочитали Обсерватории Коптильню. Коптильня принадлежала нам, и только нам, а уж одно это создавало какое-то особое настроение. Места здесь было много, соломенные маты служили великолепными лежанками, а труба обогревала лучше печки. Только сильные морозы выгоняли нас отсюда и вынуждали оккупировать Обсерваторию, где имелось центральное отопление.

Поэтому я очень удивился, когда на третий день после объявления карантина Засемпа на большой перемене озабоченно объявил: