Средство от Алкивиада

— Я слишком нежный, — сказал он. — Это у меня с детства. В детском саду я переболел свинкой. И с тех пор я ужасно изнеженный. А кроме того, я очень чувствительный. Вот и во время последнего боя с Шлаей я ужасно расчувствовался, а почему? Потому что Шекспир у нас читал на уроке сочинение о Янко-музыканте. Вот я и подумал, что я совсем как Янко-музыкант, только нет у меня скрипки. О, не кажется ли вам, что я просто губил себя в боксе?

— Конечно, губил, — сказал я, чтобы привести его в лучшее настроение.

— Да, я губил себя, но решил больше не губить. Куплю себе ноты и буду играть. Я стану музыкантом, если только до этого не сделаюсь поэтом. Засемпа, правда, что твой старик играет в оркестре? — неожиданно спросил он.

— Да, в оркестре трамвайщиков.

— А ты не мог бы одалживать у него для меня скрипку хотя бы раз в неделю? Новые скрипки страшно дорогие.

— Мой старик не играет на скрипке, — сказал Засемпа.

— А на чем?

— На флейте. Тебе это подходит? Мне кажется, что жалобный плач флейты великолепно выразил бы твое настроение.

— Нет… нет… не вспоминай при мне о флейте, — содрогнулся Вонтлуш. — Я не смогу играть на флейте. Я сразу расплачусь, ведь я такой чувствительный!

— А так ли уж тебе необходимо играть? Может быть, достаточно было бы слушать пластинки? — сказал Засемпа.

Но Вонтлуш с грустью покачал головой.

— Нет, я ведь Янко-музыкант. И мой талант пропадает из за отсутствия инструмента. Может, вот только я стану поэтом.

— Мы пришли тебе помочь, — сказал Засемпа.

— В поэзии или в музыке?

— Ну, как ты захочешь, — промямлил Засемпа.

— Мне нужна рифма к «жалобный».

— «Палуба»! — не задумываясь, выкрикнул Засемпа.

Но Вонтлуш Первый недовольно покачал головой:

— Это бедная, примитивная рифма. Я не могу ею воспользоваться. Это меня скомпрометировало бы.

— А кто тебе сказал, что это примитивная рифма?

— Шекспир.

— Так ты водишься с Шекспиром? Значит, то, что говорил Кицкий, правда…

— Нас сблизило искусство. Но не будем уклоняться от темы. Ищи рифму.

— К «жалобный»?

— Да, к «жалобный».

— «Стало быть»! — крикнул я.

— Это можно, — сказал Вонтлуш Первый. — Ты, Чамча, тоже должен стать поэтом.

— Мне не хотелось бы конкурировать с тобой, — сказал я.

— Тогда, может, ты найдешь рифму к «крылья».

— О, таких рифм сколько угодно, — ответил я.

— Сколько угодно? — удивился Вонтлуш. — И ты мог бы мне их сказать?

— Конечно. Я мог бы тебе помогать постоянно… Ну, хотя бы в течение недели.

— Просто так?

— Такой святой вещью, как вдохновение, не торгуют, — ответил я.

— Это было бы здорово, Чамча. Я буду тебе благодарен по гроб жизни.

— Ты всерьез? — спросил я.

— Слово спорте… — он прикусил язык, — слово поэта хотел я сказать. До самой смерти.

— Достаточно будет, если до завтрашнего дня.

— Каким образом? — растерялся Вонтлуш.

— Потому что я хотел бы, чтобы ты нам завтра открыл средство.

— Какое средство? — заволновался Вонтлуш.

Я наклонился к его уху и шепотом объяснил, в чем дело. На лице у Вонтлуша отразилось изумление.

— Ну, так как? — спросил я.

— Сначала… сначала скажи мне рифму на «крылья».

— «Гнилью, пылью»! — одним духом выпалил я. Все, не исключая Засемпы, посмотрели на меня с изумлением.

— Подходит? — спросил я у Вонтлуша, склоненного над листком.

— Нет… — вздохнул он. — Это противные прозаические слова. А мне необходимо что-нибудь стремительное, легкое.

— «Бессилья»! — брякнул я не раздумывая. Вонтлуш с восхищением взглянул на меня.

— У тебя необыкновенные способности, — сказал он и тут же записал это слово на своем листке. — Сейчас вам прочитаю все стихотворение, — предложил он.

— Погоди-ка, братец, а что же будет со средством? — в тревоге спросил я. — Ты же хотел быть благодарным.

— На это у меня времени хватит. Я же обещал тебе благодарность до самой смерти.

— Как хочешь, братец, — сказал я, — а то мы можем и сократить тебе срок.

— Пусть читает, — сказал Засемпа и подмигнул мне.

Вонтлуш откашлялся и с вдохновением начал читать:

Солнце зашло за Коптильней кроваво,
Раздался крик птицы Венцковской несвежий,
Прощай же, сезон, и ринг, и слава.
Где ж он — нокаутированный боксер, где же?!
Поскольку кулачная драка — бессилье,
Тогда разверни, поэзия, крылья!

Вонтлуш спрятал свои листки.

— Как вам понравилось? — спросил он,

— Очень неплохо, — отозвался Засемпа, — только почему «несвежий»?

— Что несвежее? — спросил Вонтлуш.

— Ты написал «раздался крик птицы Венцковской несвежий». Разве крик может быть несвежим?

Вонтлуш с жалостью поглядел на Засемпу:

— Ничего ты, братец, не понимаешь в поэзии. Сейчас я тебе все это объясню: крик потому несвежий, что они уже долго кричат. И к тому же сейчас осень и вообще… поэтому все не может быть свежим. На это возразить нам было нечего.

— Ладно, Вонтлуш, — начал я, — а теперь давай поговорим о средстве.

— О каком средстве? — Вонтлуш захлопал глазами, явно придуриваясь.

— Не отвиливай, — оборвал его я, — речь идет о средстве от гогов.