Средство от Алкивиада

— Этого я не могу сделать, — сказал Вонтлуш.

— Но ты ведь обещал!

— Я обещал тебе быть благодарным, Чамча, но я не обещал, что открою секрет средства. Вы меня подбиваете на недостойный и даже отвратительный поступок.

Мы с Засемпой переглянулись. Было ясно, что добыть способ по дешевке не выйдет. Фокус не удался. Пришлось обратиться к другим аргументам.

— Поговорим серьезно, Вонтлуш, — проговорил Засемпа, медленно растягивая слова и лениво похлопывая себя по карманам. — Ты забыл, что имеешь дело с реалистами. А в качестве реалистов мы можем предложить тебе весьма реальную и даже звонкую помощь.

— Звонкую? — В голосе Вонтлуша прозвучала нотка живейшего интереса.

— Да, звонкую, — небрежно повторил Засемпа, — другими словами: за дружескую услугу мы готовы выложить определенную сумму на развитие твоего поэтического таланта, поскольку мы знаем, что удовлетворение насущных потребностей поэта дело накладное.

— Очень разорительное, — согласился Вонтлуш Первый.

— Вот мы и готовы оказать тебе финансовую поддержку.

— Наличными? — поспешно спросил Вонтлуш.

— Естественно, наличными. — Засемпа достал из кармана кошелек.

— Так сразу бы и сказали. Короче говоря, вы просто хотите купить средство?

— Да, если тебе это хочется так назвать, — сказал я неприязненно.

Бесцеремонность поэта оскорбляла нас до глубины души.

— Это будет стоить пять.

— Трешек? — спросил я. Вонтлуш рассмеялся.

— Веселый ты человек, Чамча, — сказал он и хотел погладить меня «против шерсти».

— Пятерок? — спросил я, уклоняясь от его ласки. Вонтлуш покачал головой, но на этот раз уже мрачно.

— Пять десяток?

— Нет.

— Полсотенных?

— Нет, пять красненьких.

— Ско-о-о-лько?

— Пять красных, или, выражаясь иначе, сотенных.

— У тебя грипп, — сказал я.

— У меня нет гриппа. Это примерно столько и должно стоить!

— Ущипни себя, не спишь ли ты! — предложил возмущенный Засемпа.

— Щипай себя сам, — невозмутимо отозвался Вонтлуш.

— Это же обдираловка, черный рынок! — взорвался Слабый.

— А ты думал, что пришел в гастроном? — сказал Вонтлуш. — Здесь черный рынок.

Мы переглянулись. Мы ведь и в самом деле предлагали незаконную сделку.

— Все же ты, Вонтлуш, должен считаться с нашими возможностями. Где же нам взять пять сотенных?

— А разве это дорого? — рассмеялся Вонтлуш. — Всего по сотенной за гога. Продаю по дешевке. Если бы Жвачек узнал, что я продаю его за сотенную, он бы, честное слово, возмутился.

— Может быть, это и действительно стоит столько, — сказал Засемпа, — но для друзей ты должен применять сниженный тариф, даже на государственной железной дороге для нас тридцать процентов скидки.

Вонтлуш наморщил брови, с минуту над чем-то раздумывал и наконец сказал:

— Ладно, получите тридцать три процента скидки.

— Тридцать три процента?

— Да, и не гроша больше.

— Но это нас тоже не устраивает.

— А я иначе не могу. Себе дороже стоит, — заявил Вонтлуш. — Поэзия, братцы, это вам не бокс, она требует сил. А умственный труд меня утомляет. Вы только поглядите, как я выгляжу. — Сказав это, он оттянул кожу под глазами и выгнул рот подковкой.

Выглядел он действительно неважно. Под глазами у него были синяки.

— Что-то я не слышал, чтобы поэтам шло на пользу обжорство, — вмешался Пендзелькевич. — Папа говорит, что голод облагораживает художника.

— У твоего папы устарелые взгляды, — обиженно проговорил Вонтлуш. — Голодные поэты писали очень грустные стихи и умирали в ранней молодости. А я еще собираюсь пожить и создавать веселые произведения. Да, я хочу писать весело, а вот Шекспир говорит, что мои стихи пессимистические и отбивают охоту к жизни. Шекспир даже не доел второй завтрак.

— Да, это неприятно, — сказал Засемпа, — а может быть, ты перебросишься на музыку?

— Я бы попробовал, — сказал Вонтлуш, — но приличный духовой инструмент стоит тысячу злотых.

— А какой же инструмент тебя интересует?

— Я думаю, труба, — сказал Вонтлуш.

— А не мог бы ты удовлетвориться чем-нибудь поскромнее? — спросил я. — Например, губной гармошкой?

Вонтлуш покачал головой:

— Боюсь, что печаль мою в состоянии выразить только бас или в крайнем случае валторна.

— Ну тогда держись лучше стихов, — сказал я.

— Да, лучше уж сочиняй стихи, — грустно согласился Засемпа. — Твоя последняя цена?

— Ладно, поладим на трех сотнях — и это только для вас, — вздохнул Вонтлуш.

Мы горько усмехнулись.

— Что вы смеетесь? — обиделся Вонтлуш. — Да знаете ли вы, во что нам обошлось создание и испытание средств? Вы думаете это легко? Мне лично это обошлось в дополнительный год учения.

— Лишний год? — удивились мы.

— Испытание средства — это полный самоотречения труд. Поэтому я и остался на второй год в десятом. А вы еще торгуетесь!

Нам стало стыдно.

— Послушай, Вонтлуш, — сказал Засемпа, — мы тебе, не таясь, откроем, как обстоят дела. У нас имеется всего сорок семь злотых и десять грошей.

— Что?! — У Вонтлуша глаза полезли на лоб. Мы думали, что он обозлится, но он только рассмеялся.

— Идите… — сказал он, — сматывайтесь поживее, иначе я лопну со смеху. Сорок семь злотых и десять грошей! За мое самоотречение, за муки второгодника!