Средство от Алкивиада

Мы попытались улыбнуться и состроить хорошие мины, но получились какие-то крысиные гримасы. Ибо стоило нам только подумать об Алкивиаде, о его беспомощном взгляде, длинных руках, как только вставала перед нами достойная жалости сцена: философ, безрезультатно загоняющий молодежь в класс, нам становилось жалко и его и себя.

— Бедному всегда ветер в глаза, — вздохнул Засемпа.

На следующей перемене мы тотчас же отправились в сад. Из зарослей высунулась птичья голова Вонтлуша на длинной шее.

— Ну как, надумали?

— Да, — ответил Засемпа и вытащил из кармана кошелек. — Вот твой гонорар, — сказал он, скрупулезно отсчитывая условленную цену, — сорок семь злотых и десять грошей.

Вонтлуш протянул тяжелую боксерскую лапу, но Засемпа отдернул руку:

— Это, братец, должно передаваться из рук в руки. Ты еще ничего не сказал нам о средстве.

— Правильно, я еще ничего не сказал, — кивнул Вонтлуш. — Так вот, слушайте…

— Чамча, записывай, — велел Засемпа. Дрожащими от волнения руками я вытащил из кармана блокнот.

— Говори, — сказал Засемпа. Вонтлуш нахмурил брови.

— Сейчас… я должен припомнить. — Он нервно закусил палец, а потом, когда закусывание пальца не подействовало, уселся на поваленном стволе дерева, ритмично почесывая за ухом. Мы терпеливо ждали.

— Что я должен был припомнить? — неожиданно отозвался Вонтлуш.

Мы все обеспокоенно переглянулись.

— Ты должен был припомнить средство от Алкивиада, — сказал я.

— Правильно! — подтвердил Вонтлуш и опять впал в раздумье.

— Долго ты еще будешь думать? — нетерпеливо спросил Засемпа.

Вонтлуш, как будто пробудившись ото сна, протер глаза и заморгал.

— Что вам нужно было? — спросил он.

— Не валяй дурака, — сказал Засемпа.

— Я на самом деле забыл.

— Как же можно забывать такие вещи… ведь мы все время толкуем об этом.

— О чем? — вытаращил глаза Вонтлуш.

— О средстве.

— А-а-а, о средстве, так бы сразу и сказали, — оживился Вонтлуш, — к сожалению, я ничего не могу сказать вам о средстве — забыл.

— Забыл?! — возмущенно воскликнул Засемпа. — Так чего же ты нам столько времени голову морочишь? Это просто нечестно. Позор!

— Не злись, — спокойно сказал Вонтлуш. — Когда я с вами разговаривал, я еще не знал, что забуду.

— А потом? Потом-то ты уже знал, что забыл.

— Знал, но я думал, что вспомню.

— О господи… — возвел к небу глаза Засемпа, — ну что это за человек!

— Очень прошу тебя и твоих друзей простить меня, — сказал искренне огорченный Вонтлуш. — Это все из-за того, что у меня бывают помрачения. Это страшное несчастье. Вечно я что-нибудь забываю.

— И давно ты этим страдаешь? — с сочувствием осведомился я.

— С тех пор, как получил от Шлаи удар в челюсть.

— Э-э-э, значит, дело серьезное! Тебе нужно сходить к врачу.

— Ходил. Доктор сказал, что это пройдет, если не буду заниматься боксом.

Засемпа спрятал деньги.

— К сожалению, мы не можем дожидаться, пока ты выздоровеешь. Болезнь болезнью, братец, но так в порядочном обществе не поступают. Мог бы сразу предупредить, что ты болеешь этим… как его… поручением.

— Помрачением, — спокойно поправил его Вонтлуш.

— Все равно. Должен был предупредить. Мы не стали бы разговаривать с человеком, у которого отказывает память.

— Из-за своих провалов памяти он готов был продать нам липовое средство, — зевнул Слабый: он быстро утомлялся и тогда начинал зевать.

— Пошли, ребята, — предложил он, — здесь ко сну клонит.

— Правильно, — подтвердил Пендзель, — пошли.

— Привет, Вонтлуш, — сказал я. — Тебе следует лечиться, а то такое помрачение останется навсегда.

— Не уходите… Подождите! — крикнул нам вслед Вонтлуш. — Это можно утрясти! Все будет в порядке!

Мы остановились.

— Как ты собираешься это утрясать? — спросил Засемпа.

— Я пойду к одному коллеге, с которым мы в последнее время очень сдружились, мы оба интересуемся искусством, — сказал Вонтлуш. — Я приведу его сюда, и он во имя нашей дружбы откроет вам секрет этого средства.

— Ты думаешь, он ради тебя это сделает?

— Наверняка. Мы клятвенно пообещали помогать друг другу до самой смерти.

— А кто это?

— Шекспир, — невинно ответил Вонтлуш. У нас по спине побежали мурашки.

— Что-о-о? — крикнули мы хором.

— Шекспир. Долг благодарности повелит ему.

— Брось, — пробормотал я, — кто угодно, только не Шекспир.

— А почему?

— Ты ничего не знаешь?

— Не знаю. А что случилось? С тех пор как я посвятил себя искусству, я ищу одиночества и школьные события слабо доходят до моего сознания.

— Может, и доходят, но ты все тут же забываешь, ведь у тебя помрачение.

— Это тоже возможно, — ответил Вонтлуш. — Так в чем же дело?

— Сейчас мы не станем вдаваться в объяснения. Во всяком случае приводи кого угодно, но только не Шекспира.

— Я не могу привести кого угодно, потому что только Шекспир обязан мне по гроб жизни. Вы напрасно опасаетесь: Шекспир обязательно выполнит любое мое желание и сделает все, о чем я его попрошу. Он мне обещал.

— Хм… — хмыкнули мы.

— Я вижу, что вы мне не очень доверяете, — сказал Вонтлуш, — так вот — прочтите.

С этими словами он вытащил из кармана бумажник, а из бумажника — фотографию солидных размеров.

— Можете посмотреть, — сказал он.