— Тогда я совсем не понимаю, зачем тебе понадобилось рассказывать нам все это, мой мальчик, — сказал Алкивиад, приглядываясь к Засемпе с искренним изумлением.
Засемпа растерялся:
— Ну… мне казалось, что…
— Что казалось?
— Что это интересно…
Тут уж рассмеялся Алкивиад. В первый раз увидели мы смеющегося Алкивиада, и это произвело на нас неизгладимое впечатление. Нам показалось при этом, что смех его был ироническим. Никогда бы я не мог и подумать, что Алкивиад способен смеяться с такой иронией.
— И это ты называешь интересным событием? Не скоморошничай, мой мальчик. Перед лицом истории это событие — ничто. Ибо что может значить сожжение брюк Множека по сравнению с сожжением Александрийской библиотеки? Разве этот случай со штанами Множека можно назвать историческим фактом?
— Пожалуй, нельзя, пан учитель.
— Тогда стоит ли морочить себе голову? Твой мозг, мой мальчик, наделен ограниченным количеством серого вещества, поэтому не следует засорять его первым попавшимся мусором.
— Извините, пожалуйста, но это были брюки из «сотки», из хорошего материала, — заметил несколько оскорблено Засемпа.
— Какое это имеет значение? Значение чьих-нибудь брюк состоит не в том, из «сотки» они или из «нулевки», а в том, оказали ли они влияние на ход истории… Поэтому мы должны интересоваться только теми предметами, которые достойны того, чтобы войти в историю. А таких предметов мало. Нам, правда, известна история плаща Геракла, но нет полной уверенности в том, что факт этот изложен с достаточной достоверностью. Если уж, мой мальчик, тебя интересуют предметы одежды, то я предпочел бы, чтобы ты вместо штанов какого-то там Множека заинтересовался хотя бы подвязкой графини Солсбери.
По классу прокатился шумок, и на некоторых лицах появились глуповатые усмешки. Алкивиад поднял вверх палец.
— Honni soit gui mal у pense', — произнес он торжественно. [Стыдно тому, кто подумает об этом плохо
(франц.)]Мы замолкли, заинтригованные странным звучанием незнакомых слов. Алкивиад обвел взглядом класс.
— Засемпа, можешь ли ты рассказать подробней, в чем здесь дело?
Засемпа смутился. Вполне понятно, что он не только не мог рассказать поподробней, но и вообще не имел ни малейшего представления о том, в чем здесь дело. Из уст Алкивиада вырвался тяжелый вздох.
— Следовательно, Засемпа, ты не знаешь, почему я предпочел бы, чтобы ты интересовался подвязками графини Солсбери?
— Не знаю, пан учитель.
— Потому что подвязки эти вошли в историю, но я, правда, не знаю, имеет ли это для тебя какое-нибудь значение.
— Конечно, имеет, пан учитель, — поспешно подтвердил Засемпа.
— Рад за тебя, — отозвался Алкивиад.
— Мы все интересуемся историей, — послышались голоса. — Мы историю очень любим.
— Я действительно обнаружил в вашем классе интерес к истории, — сказал Алкивиад. — Можно даже сказать — ренессанс. Знаешь ли ты, что такое ренессанс? — спросил он у Засемпы, и в голосе его прозвучали издевательские нотки, но, может быть, мне только так показалось.
Засемпа бросал по сторонам отчаянные взгляды, а нас все больше и больше охватывало беспокойство, пожалуй, даже страх. Из дрейфа ничего не получилось. Алкивиад презрительно отверг приманку в виде брюк Множека и явно перешел к контратаке.
Мой мозг лихорадочно работал. Нужно что-то предпринять, что-то придумать.
— Пан учитель, — поднялся я с места, — пан учитель, может быть, вы сначала рассказали бы нам об этих подвязках, — произнес я умоляюще.
— Да! О подвязках! — послышался целый хор просьб. — Пан учитель, расскажите о подвязках!
Алкивиад вытянул руку. Жестом Цезаря он утихомирил класс, а потом сказал:
— Это история возникновения знаменитого Ордена Подвязки. Орден этот был установлен в тысяча триста восемьдесят четвертом году… Кстати, дружок, — кивнул он теперь мне, — не можешь ли ты мне сказать, кто в то время правил в Польше?
Я молчал, мысленно проклиная ту минуту, когда нам пришла в голову идея дрейфа, а заодно и весь метод Морского Змея. К счастью, Алкивиад отнесся к моему молчанию с философским спокойствием и даже не был оскорблен моим невежеством. Видно, ничего другого он и не ожидал.