Срезающий время

Вот так, слово за слово, и мы вскоре коснулись и общих дел. А именно выполнения обязательств по предоставленным векселям. Покрутивший в руках бумаги граф сохранял каменное выражение на лице, и одному Богу известно, каких трудов ему стоило не подать вида и не выплеснуть свое возмущение. Только скрежет зубов и гневное сопение чуточку выдавало его.

– Как все не вовремя, – произнес он, и, собравшись с духом, добавил: – потребуется некоторое время, сумма слишком большая.

– Будь она раз в десять меньше, разве я бы приехал к вам? Как сказал мне Лафит, из-под носа которого я увел эти бумаги: «Тут же вся суть в реноме». Насколько мне известно, наследник не поставил своего отца в известность, и думаю, в наших силах избежать скандала.

– Это благородно с вашей стороны. Обратись вы к моим недругам… или даже к королю в изгнании, он бы с легкостью обменял эту бумагу на какой-нибудь баронский или даже графский титул с последующими привилегиями.

– Вы думаете, – забирая векселя, – что мне нужен еще один титул? Я прекрасно понимаю, что ценность и стоимость – это не одно и то же. Кстати, Людовик ничего сейчас не решает. Он бездетен, а по уму и энергичности сильно уступает Карлу, графу д'Артуа[55], который, как известно, и является вождем монархической партии в эмиграции. Однако, – выдержав паузу, продолжил я, – ваш покорный слуга всегда готов обсудить предложения.

– Что ж, я рад, что вы готовы к диалогу. А пока, не разделите ли вы наше общество сегодня за ужином?

– С удовольствием, – ответил я и, раскланявшись, вышел из кабинета в сопровождении графского слуги.

Вынутый из портпледа мой английский костюм с сапфировыми пуговицами еще не потерял формы, и я уже почти оделся, когда раздался стук в дверь.

– Войдите! – произнес я.

– Ужин подан, ваше сиятельство (я, конечно, не князь или граф, но с документами не поспоришь), – сказал мажордом, обозначая поклон, насколько позволяло здоровье старика, и повернулся на каблуках.

Я последовал за ним. Пройдя по узкому коридору и спустившись по лестнице, мы оказались в столовой. Это была громадная, довольно высокая зала со сводами, потолок которой опирался на столбы из тесаного известняка, с орнаментом из кельтских узлов. Множество узких, похожих на бойницы окон с тусклыми стеклами едва ли освещали ее в полдень, а уж сейчас и говорить было не о чем. Стены скрывались за дубовыми резными панелями, почерневшими от времени, на которых, чередуясь с гобеленами, были развешаны оленьи и лосиные рога, охотничьи рогатины и рожки, пара арбалетов и трезубец с бронзовыми наконечниками. У входа с боков расположились, как живые, чучела кабанов с неестественно огромными клыками, а над самой дверью – голова волка, с раскрытой пастью, выглядевшая от этого совершенно безумной. В железных кольцах, укрепленных вдоль стен, покоились факелы, и если бы сейчас они были зажжены, то можно было представить, как дым поднимался спиралями к потолку и, образовывая сизоватое облако над головами присутствующих, стремился к вентиляционным отверстиям. Видимо, лет двести назад или даже больше так и было, сейчас же свет давали немногочисленные свечи на столе.

Посреди этой обширной залы, устланной большими серыми плитами, находился громадный стол в форме вытянутой полукруглой скобы. Та округлая часть, которая предназначалась для хозяина с его семейством и благородными гостями, была приподнята на ступень выше обоих его концов и разделялась двумя исполинскими рогами изобилия, выполненными из мрамора и бронзы, из которых по застывшему вспененному вину вываливались различные яства. Они как бы пролагали разграничительную черту между господами и слугами – в эту эпоху в Бретани еще сохранялся патриархальный обычай, согласно которому слуги и господа ели за одним столом – и олицетворяли заботу сеньора о хлебе насущном для вассалов.

Громадные медные подсвечники с зажженными восковыми свечами были привинчены к столу на равном расстоянии один от другого. В верхней же части стола, покрытой тонкой льняной камчатной скатертью и сервированной фарфором с серебром, стояло два зажженных канделябра в девять свечей из красного воска. На обоих концах стола убранство выглядело гораздо проще: были простые приборы, а скатерть и вовсе отсутствовала.

На почетном возвышении стояло пять стульев, совершенно разные как по высоте, так и по вырезанным на подголовниках панно, изображающим различные сцены из эпосов. В середине – самый массивный и высокий, для самого хозяина. Направо от него – для сына, молодого и довольно приятного человека в мундире лейтенанта с слегка вздернутым носом, закрученными кверху усами и глазами, полными огня. Налево – для дочери, высокой и стройной с бархатистыми ресницами и серо-зелеными глазами, одетой в шлиз из тонкой белой ткани с пуховым платком; возле нее – для священника, сухого и тощего как виноградная лоза. Возле виконта был стул для меня.