Срочно меняется квартира

Митька понес, как по-писаному. Где только нахватался: «При свальных течениях и нагонных ветрах, с учетом перепада температур и наличия бентоса, концентрация возможна…»

«Митька, ты не дури. Ставь глубже. Нам не бентос сдавать, а план выполнять».

Он опять мне газету к носу. Ладно. Испробуем.

А погоды тихие. Комар нас жрет. Подледный. Лютый. Каждый с нынешний вертолет и гудит так же. Еле рассвета дождались. Давай сетки выдирать. Первая, вторая, пятая, десятая — пусто. В одной щучонка запуталась, в другой — краснопер, в третьей — окунь. Хоть бы окунь был, а то глаза и хвост. В глазах страх и ужас.

«Митька, — говорю, — сейчас тебе будет опыт новаторов. Выдирай колья, выбирай любой. Два раза вдоль спины, раз поперек… Будешь помнить. Три года мой портрет висит в клубе, теперь снимут, с таким звеном».

Митька молчит. Тащит окуня из сетки, как шпигорь из забора. Дал бог помощника…

А погоды тихие. Парусом не убежишь. Придется за шесты браться. А это как кобылу на телегу взвалить и оглоблями отталкиваться.

Будет тебе, Митька, колхозный вальс и полька-бабочка. С дураком поведешься — гармонь потеряешь.

Последнюю сетку поднимаю, она ходуном ходит — рыба.

Митька, давай темляк. Осетр сдуру завалился. Хоть на котел поймали, и на том спасибо.

Осетра вынули. Чудеса. Седой осетр. Дед мне сказывал про таких, а сам я не ловил. Попадается такая рыбина в крайней редкости.

А Митька чешет, как по учебнику: «В отдельных случаях встречаются особи-альбиносы». Уж он не только более меня, он больше деда знает. Такому знатоку к старости жить будет скучно.

Дед сказывал, что в допрежние времена на седого осетра цена особая была, в три раза выше. У него и икра не черная. Недаром ее царской называли. Икра как икра, но светлая, навроде щучьей. А вкус…

Тогда, давай — бери! Испробуем. «Митька, потроши рыбу, я икру пробью! Окуня на приемку сдадим, осетра сожрем — все по-царски». Икру пробил — загляденье. Зерно к зерну, как пшено золотится. Дед ел и нам велел.

Только уху заварили — мотор где-то тарахтит, Л-6. Сразу после войны моторы редкостью были, всякому-сякому их не продавали, не то что теперь. Надо бы нам товсь, шкот в зубы — и айда! А погоды тихие…

Косная лодка под мотором бежит, прямо на нас. Охрана. Никодим Павлыч. Участковый. Мужик строгий. С ним не снюхаешься. Партийный. А чего мне бояться? У меня ни режаков, ни снасти нет, пусть обыскивает — вся орудия законная. Билет на право лова при мне…

«Привет, Ракин шестнадцатый. Не ожидал? А еще портрет в клубе висит, почет в газете, делегат слета передовых рыбаков — не ожидал, Аркадий! Огорчил ты меня».

«Павлыч, прости и помилуй, какое огорченье? Акромя щучонки и окуня, не поймали ни пса. Вон осетр в сетку ввалился, не он, так сидели бы на основе передового Митькиного опыта не жрамши».

«Нехорошо, Ракин. Ты сам общественный инспектор, активист, член правления колхоза, а нарушаешь…»

Митька уху в котле мешает. Будто не его дело касается, будто мы о ловле блох на шестке ведем разговор…

«Как же ты, Ракин, не знаешь, что все рыбаки давно с раскатов выведены на глубьевой лов. А ты у самой грани запрета сетки выбил. Такого ты пустяка не знаешь? Не поверю».

«Это ты, Никодим Павлыч, отстал от жизни. А я действую на основе рекомендованного опыта районной уважаемой газеты «Рыбак дельты». Митька, давай газету! Редактор у нас член райкома. Он брехню непроверенную в печать не пустит!»

Митька раком, боком, не спеша достает мятую газету.

Инспектор ее в руки не берет. «А с тобой, — говорит, — Иван Кнехт, рабочий и крестьянский корреспондент, особый разговор будет. Думаешь, раз ты чужой подписью загородился, с тебя и спроса нет? Шалишь. Редактору выговор вкатили за дезинформацию, на председателя колхоза штраф наложили, все, кто на меляках ловили, лишены премии. А ты спеши в редакцию, тебе-то будет премия. Лично редактор отвалит».

«Митька, твоя работа? Ах ты в кнехт твою мать!»

«Ну чо! Чо? Ну, я писал. А где я материал брал? У них же, в инспекции! Об использовании нерестовых площадей, как о резервах выполнения плана и обязательств, а также…»

«Не лопочи. Трещишь, как мотор без глушителя. Будут тебе резервные возможности. Ладно, Павлыч! Снимай наган, садись обедать, не пропадать же царской икре…»

Сидим, закусываем. Митька рожу в сторону держит, корку жует. Павлыч бутылку достал, но не притронулся.

«Жри, селькор, такую икру не всякий царь едал!» — предложил Никодим.

А погоды тихие. Парит. Ветра ноль. «Ты бы, — говорю, — дядя Никодим, нас отбуксировал отсюда?» Он отвечает: «Вот акт составим — и пожалуйста…»

Вот так, старый друг, за все проистечение моей длительной жизни составили на меня акт. С тех пор ни-ни… Хватит чужим опытом жить. Так ведь, скажи на милость, и седого больше не ловил. Годов шесть назад у соседей белуга такая же в невод зашла. А с чего, скажи, рыба седеет? Митьки нет, он бы враз объяснил.

* * *