Срочно требуется царь

Гундосый противный голос — словно проклятый мальчишка специально тренировался сделать его гнусавым и мерзким на грани человеческих возможностей — не унимался.

— Ну дя-аденька-а-а!.. Тогда де-енежку да-ай!..

— Да нет у меня!.. — в сердцах повернулся слуга к маленькому спиногрызу, замахнулся зажатой в кулаке палкой, но мальчишка с неожиданным проворством подскочил к нему вплотную, поднырнул под руку, сдернул с головы шапку и бросился бежать.

— Стой!!! Стой, кому говорят!!! Ах, ты!..

Кошарик кинулся за пацаном.

— Не уйдешь, подлец!..

Тот, на удивление, бежал не слишком быстро, стабильно держась метрах в трех впереди. Решив, что воришка ослаб или болен, караульщик радостно прибавил ходу, рассчитывая настигнуть и схватить нахаленка уже через пару шагов…

Но тот внезапно оглянулся на бегу, показал ему язык, и ловко свернул направо в темный переулок.

— Сто…

Мягкий, но точный удар встретил его в темноте и погрузил в легкость, тепло и свет быстро и без участия алкоголя.

— Готов? — прошептал детский голос.

— Как супчик, — заверил его голос мужской. — До утра отдыхает. Сейчас свяжем на всякий пожарный голубя, и за вторым дуй.

— Кондрат, затаскивай его в дом — освобождай место для следующего, — скомандовал голос женский.

— Серафима, а почему вам с Иваном не нравится то, что происходит сейчас на площади? — выполнив поручение, вернулся Кондрат. — По-моему, в этом нет ничего плохого. Всем ведь весело, все счастливы?.. Это ведь только Костей говорил, что подданные должны работать и бояться, а пьяный не может ни того, ни другого. Но сейчас-то люди отдыхают!

— Эх, Кондраша, Кондраша… Поколение, загубленное сухим законом… А ты знаешь, что алкоголь — это яд?

— Да?!

— Да. С одной-двух-трех-четырех рюмок, конечно, ничего страшнее похмелья не случится, но если перестараться… Утром можно и не проснуться. Особенно с непривычки. А у вашего брата ее нет.

— Но Брендель назвал это развлечением! — возмутился то ли поступком графа, то ли мыслью о том, что такое веселье — и всё зря, Панкрат.

— Это он не подумавши ляпнул. Не пили — нечего и начинать, — хмуро резюмировала антиалкогольную лекцию царевна. — А нам теперь расхлебывать. Кысь? Где ты?

— Здесь, вашвысочество!

— Сколько там этажей бочонков, разглядел? Пять, шесть?

— Пять. Но в длину кучка метра четыре. На одну телегу не уйдут, а на две — пожалуй, — важно сообщил свое мнение мальчик.

— Хорошо. Значит, зелье вывозим в лес, выливаем, чтоб в городе его духу не было.

— А бочки? — поинтересовался хозяйственный Панкрат.

— С бочками делайте, что хотите, но чтобы на глаза в ближайшие месяца два они никому тут не попадались. В таком количестве, по крайней мере.

— Ясно. Не попадутся.

— Ну, что, Кысь, неси второго?..

Через несколько минут к сослуживцу на полу заброшенного дома таким же манером присоединился Суслёха, и настал черед главного этапа операции «Пьянству — бой».

Распорядитель, окинув соколиным глазом положение на столах, нахмурился и сердито повернулся в сторону Уматного:

— Эй, вы, там — сюда еще три бочонка тащите, бегом, бегом, дармоеды!..

Дармоеды свое название оправдывали полностью: даже при звуке гневно возвышенного советничьего голоса, во второй раз приказующего немедленно притащить добавки, в переулке никто и не шелохнулся.

— Уснули они там, что ли? — раздраженно прорычал себе под нос первый советник Собыль. — Или нажрались? Ну, вот я им сейчас устрою…

К его немалому удивлению, перед грудой бочонков никого не оказалось.

Если не считать тощего замурзанного мальчишку, нахально попросившего у него пять золотых и бутерброд с колбасой и икрой.

Но пока ошарашенный такой наглостью Собыль соображал, дать малолетнему бесстыднику отповедь или подзатыльник, зарвавшийся малец решил удовлетвориться его шапкой, после чего ленивой трусцой побежал в темноту.

Три минуты спустя господин первый советник оказался, наконец-то, в компании разыскиваемых сторожей.

Хоть и не узнал об этом до утра.

А еще через десять минут из черного хода заброшенного дома уверенно вышел тщедушный старичок, одетый в полушубок из чернобурки, с роскошным малахаем в тон на голове, и чрезвычайно недовольным выражением лица. Изящно перекинув трость из левой руки в правую, он твердой походкой направился на площадь, а через нее — сначала к Ювелирному переулку, потом к Мясоедовскому и, наконец, к Ажурному.

И везде тоном, не терпящим возражения, отдавал караульщикам не распитых еще бочонков один приказ: прихватить по бочке, присоединиться к пирующим на площади, ни в чем себе не отказывать, а утром доложить ему, что народ про его светлость говорил.

Наверное, это был единственное распоряжение за долгое время, которое сторожа выполнили с радостью, расталкивая друг друга и вприпрыжку.

Когда двое из Ажурного смешались с буйной толпой на площади, из темноты навстречу застывшему у бочек распорядителю выступила Серафима.

— Ну, как? Уговорил?

— Уболтал, — рассмеялся мелким дребезжащим смешком дед Голуб — лицедей со стажем. — А где богатыри наши былинные?