Срочно требуется царь

— Нет. Я не умнее. Вернее, я умен ровно настолько, чтобы понять, к чему твое высочество опять клонит, и я всё еще говорю нет. Плохим царем я быть не хочу. А хорошего из меня не выйдет. Вот как ты думаешь, почему, скажем, дед Голуб пошел в артисты, а не в кавалеристы, предположим? Правильно. Потому что знал, что если он пойдет в кавалеристы, то получится у него полная эта… э-э-э… обратная сторона живота. А вот артист из него вышел замечательный, если вечер бренделевской пьянки вспомнить. Полезный. А я в государственных делах даже не ноль. Я — два ноля. И я не только не могу — я не хочу. Так что, извини, Серафима Батьковна, прости, родной народ, но никудышных правителей и без меня хватает. Я лучше справным солдатом останусь. Ведь то, что твоя образина смахивает на кого-то другого, еще не значит, что ты этим самым другим можешь стать.

— Человек, если постарается, может всё!

— Да не могу я этим вашим Мечеславом быть, не могу, я же нутром чую!..

— Ерунда. Если ты согласишься, мы за два счета всё вверх ногами перевернем, и свидетелей тебе организуем, которые у колыбели твоей стояли и в лицо тебя запомнили! И пропади оно всё пропадом! Соглашайся!

— Нет!.. Ну не моё это! И всё остальное — дурацкое совпадение, то бишь, случайность! И не говори при мне больше этого слова!..

— Какого из них? — уточнила Серафима.

— На букву «ц», — хмуро буркнул Спиридон.

Но Сенька, раз уж такой разговор зашел, так легко отпускать его не собиралась, и попробовала пробить брешь в обороне противника с другого фланга.

— Ты картину с дельфином, который акула, видел?

— Ну и что? — хмыкнул Спиря. — Карасич, вон, на матушку Гусю похож, так что теперь?

— Он ее внучатый племянник, я спрашивала, — довольно заявила царевна. — А ты не просто мордой лица на тот портрет смахиваешь — там еще и родинки твои одна к одной прописаны! Не бывает таких случайностей, Спиря, не бывает!!!

— Так что моему царскому величеству теперь делать прикажете?!..

— Перестать махать руками, подобрать шапку и идти дальше — на нас, вон, уже люди таращатся — думаю, поди, цирк приехал, и клоуны сбежали. Тебя, между прочим, невеста ждет. Потом договорим. Если надумаешь. Насильно царем не будешь, это даже я понимаю.

Смущенный Спиридон прикусил губу, быстро подхватил с мостовой шапку, незаметно слетевшую с увеличившейся в размерах перебинтованной головы, и стыдливо, искоса глянул на быстро собиравшуюся впереди, на углу Иноземной и Сахарного проулка, толпу.

К своему облегчению, быстро сменившемуся удивлением, а потом и тревогой, он обнаружил, что взбудоражено переговаривающиеся горожане смотрели не только и не столько в его сторону, сколько…

— …в Сахарный!..

— Там!..

— Там!!!..

— Не может быть!..

— Глаз вырву — там он, чесслово! Вот такенный!

— Врешь, поди.

— Сходить бы, поглядеть?..

— Жутко… чевой-то… Душу тянет…Сам иди.

— Нашел дурака!

— Надо этих позвать… охотников… или гвардейцев… или солдат баронских-графских…

— Нельзя же так вот так просто так посреди бела дня… темной ночи… зверье лесное посередь города разводить!..

— Ох, страсти-то, страсти-то какие…

Неладное теперь почувствовала и Серафима.

Бросив своего подопечного на полпути, быстрым решительным шагом приблизилась она к неуверенно переминающейся с ноги на ногу в сгущающихся сумерках толпе[166].

— Что случилось? Что за митинг? — не давая опомниться, начала она опрос разволновавшихся не на шутку свидетелей.

— Ваше высочество!!! Царевна-матушка!!! — обрадовано посрывали шапки опрашиваемые. — Вы как раз вовремя пришлися!!! Там, в Сахарном, медведь сидит!!!

— Кто?.. — опешила матушка-царевна.

— Ведьмедь, глаз вырву, ведьмедь настоящий! — высунулся из-за спины женщины в полосатом тулупчике мальчишка лет девяти. — Я сам видел! Вот такенный, говорю! А никто не верит! А он меня в пять раз, наверно, выше! Или в десять! Или даже в двадцать!.. В подворотне прячется! И орет!

— Что орет? — уточнила Серафима, предварительно добросовестно убедившись, что лесной хозяин двадцати пяти метров росту не маячит над крышами домов Сахарного проулка.

— Воет, то бишь, вашвысочество, — слегка заикаясь — то ли от природы, то ли от нервов, перевела мальчишкина мать, сурово заталкивая своего не в меру говорливого отпрыска обратно за спину — от греха подальше.

— Медведи не воют, — с сомнением покачал головой Сенька. — Может, это собака была?

— Да ведьмедь же, тетенька царевна! — высунулся уже из-за другого бока матери и чуть не плача, сорвал шапку и прижал ее к груди мальчишка. — Ей-же ей, ведмедь! Глаз вырву, сам виде…

И тут, словно в подтверждение слов малолетнего свидетеля, откуда-то из невидимых переходов и проходных дворов Сахарного пахнуло холодным, пронизывающим насквозь беспричинным ужасом, и до содрогнувшейся в унисон толпы донеслось тяжелое низкое ворчание, закончившееся хриплым раскатом рыка.

Пацаненок захлопнул непроизвольно распахнувшийся рот обоими ладошками и моментально нырнул в самое надежное убежище — за мамкину спину.