Срочно требуется царь

— Подождите! Пожалуйста! — застигнутый врасплох такой прытью, парень едва успел ухватить прыткую пенсионерку за рукав. — Ее превосходительство баронесса Удавия Жермон хотела бы побеседовать с вами! Она на площади в карете ждет!..

— Со мной? Побеседовать? — склонила голову набок и подозрительно прищурилась старушка, но остановилась. — Это еще на кой пень знатной даме со швеёй балясы точить?

— Она вам сама всё расскажет, пойдемте, — сделал приглашающий жест рукой паренек и умоляюще взглянул на сурово насупленное морщинистое личико Жужелки. — Пожалуйста?..

— Влетит тебе, если меня не приведешь? — усмехнулась она.

— Влетит… — невольно втянул голову в плечи парнишка.

— Ну, тогда ладно, пошли, голубчик, — хмыкнула бабулька и гордо возглавила процессию.

Разговор с фанаткой единственного оставшегося барона привел к полному и бесповоротному ее разоблачению.

Видеть на троне она желала если не лукоморского царевича, то царского брата Мечеслава, обретающегося сейчас под чудным заграничным именем Спиридон. А весь этот концерт с подносом и рюмкой устроила потому, что перед проводами охотников к ней в переулке подошел один мужик, дал серебряную монету и пообещал дать еще одну после того, как она все исполнит, как надо. Поднос, чара и ее содержимое были предоставлены вместе с инструкциями по их поднесению тем же мужиком. Несмотря на дурные предчувствия и противную физиономию, сказала Жужелка, мужик не надул, и после того, как дворяне разъехались, один на север, другой — на юг, или куда им там выпал жребий, нашелся на оговоренном месте и вторую монету отдал, хоть и не сразу.

Иван ли, Мечеслав ли, вздохнула бабка, демонстрируя в подтверждение своих слов извлеченные из-за пазухи две старинные серебряные костейские денежки, а серебро оно и в Узамбаре серебро, тем более что от ее желаний всё одно ничего не зависит.

— А как тот… муж-ж…жчина… — даже постаравшись, бабушка Удава не смогла выговорить простонародный эквивалент данного слова, — выглядел?

— Да обыкновенно выглядел, — недоуменно пожала щуплыми плечиками старушка. — Невысокий, худой… нос длинный, как клюв у грача… лицо узкое, ровно дверью прищемили… Неприятное. Волосня ниже плеч висит, на морду всё время падает… Постригчись не может уж, что ли… Мужик ить всё-таки, не баба…

— А одет как он был?

— В тулуп козий. Черный. Длинный. Вот и весь патрет.

— А что за поднос, какая рюмка была, не разглядели ли вы случайно?

— Случайно? — отчего-то насторожилась Жужелка. — Нет. Случайно — не разглядела. А вот специально — всё запомнила. Поднос тот обыкновенный, деревянный, таких раньше в трактирах да постоялых дворах в дюжине двенадцать было. А вот рюмочка особенная у него была. На ней гравировка уморительная: барсук зубастый в одной лапе кучу ягод каких-то держит, а в другой — большой стакан на ножке.

— Что?! — позабыв про положение и самообладание, сим положением предписываемое, вдовствующая баронесса подскочила на сиденье кареты, едва не пробив головой потолок и напугав до заикания бедную старушку. — Что ты сказала?!..

— П…п…п…б…б…б…б-барсук… со с…с…стаканом…д…д…д…

— Ох, извините, милочка… простите, простите великодушно… — держась одной рукой за сердце, другой — за локоть перепуганной швеи, матриарх рода Жермонов пришла в себя, устыдилась потери выдержки и смущенно приземлилась в месте запуска. — Из себя вышла… Это ж какой-то подлец у меня чару украл! Из фамильного сервиза! Которому цены нет! Ему ж триста сорок семь лет в субботу! Антиквариат! А он!.. Ох, вернусь сейчас домой… Ох, я верну-у-усь… Ну, да это вас не должно волновать, дорогуша. Я с татем сама разберусь, чтоб неповадно впредь было.

— Э-э-это п-правильно… — на всякий случай не сводя настороженных глаз с разгневанной двухметровой дворянки, нервно кивнула Жужелка. — Э-э-это т-только т-т-так с их б-братом н-надо…

— Только так, — сурово подтвердила общую позицию в отношении расхитителей чужой собственности баронесса и вежливо, но быстро выпроводила старушку, одарив на прощание еще двумя серебряными монетами — за информацию и в качестве компенсации морального ущерба.

Надо было спешить домой и искать вора.

Кроме того, у нее на определенный счет стали формироваться не менее определенные идеи, которые требовали обдумывания, взвешивания и рассмотрения в тиши кабинета за любимой трубкой и виолончелью.

И тоже как можно скорее.

* * *

Никто не верил в понятие «солнечный ноябрьский день» до такой степени, что к вечеру тот перестал верить в самого себя.

Часа в три пополудни поднялся ветер, невесть откуда набежавшие тучи за полчаса замазали фиолетовой синевой голубое еще недавно небо, подступил легкий морозец, и повалил редкий, как крылья слона[164], снег.

А на душе у Сеньки было светло и радостно, и хотелось ей петь, танцевать и колотить медведеобразного Спиридона по спине кулаками[165], потому что полчаса назад громадный, лохматый грубиян Спиря признался ей в любви.