Срок

Меня стали одолевать тяжелые мысли. Я начала копаться в воспоминаниях о годах моего заключения. Камера в блоке одиночного содержания была вдвое меньше туалета в нашем магазине. Стены, сложенные из окрашенных шлакоблоков, были совершенно безлики. Однако через несколько недель появились вариации. Их почти невидимые изъяны превращались в стада обезьян, сексуальных ангелов, зубчатые горы, пасторальные луга. Появились тени и очертания. Я была поражена тем, что творилось в моем мозгу. Как он активизировался, чтобы развлечь себя. Я видела все, чего у меня никогда не было и никогда не будет: силуэт матери, держащей за руку малыша, женщину, склонившуюся на подрагивающий круп лошади, двух людей, прижавшихся друг к другу, слушающих тихую музыку ветра в сосновой роще. Это было чертовски грустно! Я решила нырнуть во все это. Я пролила неимоверное количество слез, но потом, совершенно против воли, начала ценить крошечное окошко в дальней стене. Естественный свет с запада менялся каждый день. Я ждала отражения заката. В двери, над отверстием для подачи пищи, было маленькое темное окошко. Через него я могла мельком увидеть других заключенных, почти разглядеть их лица, затуманенные яростью и тоской. Может быть, еще и порочной похотью. И снова меня предала моя склонность к живучести. Например, я заинтересовалась размытым пятном, каким мне виделась обитательница одной из камер. Это была Хасинта. Позже мы сблизились. Когда она вышла на свободу, я больше ничего о ней не слышала.

Другие заведения в нашем здании закрылись, улицы были в основном пусты. Я заворачивала каждую книгу в плотную бумагу, чтобы она не помялась в коробке. Обычно я писала на сопроводительной открытке какие-нибудь веселые слова, что-то вроде благодарности. Я даже рисовала маленький цветок или птичку, если одобряла выбор книги, хотя никому в этом не признавалась. Но по какой-то причине после нескольких дней работы мои послания стали более витиеватыми. Несколько штук я даже была вынуждена скомкать и выбросить. Мой почерк стал казаться мне странным. Обычно я пишу неаккуратными печатными буквами, соединенными курсивными петлями. Я перестала работать над почерком еще в средней школе. Иногда я расставляю точки над i в виде пузырьков. В нижней части вопросительного и восклицательного знаков тоже появляется маленький пузырек. Пузырек Туки. Люди иногда замечали, что мой несколько детский почерк не отражает мою личность. Но теперь мой почерк стал четким и твердым. Вы могли бы назвать его командным. Я продолжала писать miigwech[101], и в этом слове мои i писались с маленькими точками, как бы я ни старалась их округлить. Может быть, именно это было одним из последствий пандемии. Когда все большое выходит из-под контроля, вы начинаете брать на себя ответственность за мелочи.

И все же в моем новом почерке что-то пугало меня. Я попыталась поставить над i кружок вместо точки, но рука воспротивилась. Была ли я одержима? Впусти меня. Была ли она уже внутри меня?

Я принесла обед и съела его за прилавком. Однажды Джеки вышла, чтобы присоединиться ко мне, но не подошла, а села в другом конце магазина.

– У меня вопрос, – проговорила я, как только она устроилась в кресле. – Твой почерк когда-нибудь менялся без всякой причины?

– Все время меняется, – отозвалась Джеки. – Надвигающийся циклон может привести к тому, что я начинаю опускать крючки ниже. Кризис веры, как правило, заставляет меня чрезмерно компенсировать его остроконечными заглавными буквами.

– Случалось ли тебе когда-нибудь попытаться ставить точки в виде кружков, но рука сама отклонила бы такое намерение?

– Кружки вместо точек? Да кто же так пишет?

– Я.

– Тебе действительно стоит подумать о том, чтобы изменить свой почерк, – сказала Джеки, окинув меня серьезным, учительским взглядом. – Я имею в виду, что, если ты когда-нибудь уйдешь из магазина во внезапном порыве здравомыслия, твой почерк может повлиять на то, насколько серьезно другой работодатель отнесется к твоему резюме.

– О, миссис Кеттл, – произнесла я, – чистописание больше никого не волнует.

– Ты ошибаешься, – продолжила Джеки учительским голосом. – Каллиграфия возвращается.

– Это ты так считаешь. На самом деле всему виной Флора. Думаю, она вселилась в меня.

– Если бы я была призраком, я бы немедленно покончила с твоими кружками вместо точек. Это первое, что я бы сделала.

– Сурово.

– А ну тебя. Я опять не спала всю ночь, – вздохнула Джеки, бросив увесистый том так, что он, скользя по полу, пересек весь магазин.

Иногда она возмущалась прекрасной книгой, потому что та «заставляла» ее не смыкать глаз до утра. Я к этому привыкла. Обычно это был захватывающий роман – не важно, шпионский, морской или ужастик – мой любимый жанр. Она заставляла меня читать Денниса Лихейна, Донну Тартт, Стивена Грэма Джонса, Марси Р. Рендон, Кейт Аткинсон. Вот и теперь она принесла мне «Смерть сердца» Элизабет Боуэн и сказала:

– Это очень хорошо написано. Оставь себе.

Джеки достала две бутылки лимонной газировки, опрыснула крышки спиртом и протянула одну мне.