Срок

Капризная Задница продержался дольше других из-за карантина. Они вместе легли на дно, окопавшись в безопасном месте. Теперь же Пен объявила, что здравомыслие ей надоело. Пора сделать перерыв. Беспокойство о ком-либо, кроме ее мамы, которая работала медсестрой, вызывало слишком большой стресс. Она описала рукой полный круг. Этот ее жест был приятен. Пен имеет свои фирменные жесты. Например, рука «с пиццей», плоская ладонь и отведенный в сторону большой палец, как будто она собирается поставить перед вами сочную пиццу, посыпанную тертым сыром. Иногда она иллюстрирует свои слова падающими, как дождь, пальцами или сжимает воздух, как тесто, буквально хватаясь за произнесенную фразу. Когда Пен думает, она прикладывает указательный палец к верхней губе, как усы. Конечно, теперь она намеревалась надеть цветастую маску. Через некоторое время она спросила:

– Могу я сказать, что на самом деле не дает мне покоя и преследует, будто призрак?

– Конечно.

«Видишь? У каждого есть история о привидениях», – подумала я.

Мы с Пен договорились не обращать внимания в течение нескольких минут на телефонные звонки, вышли через заднюю дверь на улицу и встали, прислонившись к кирпичной стене.

– Моя мама работает медсестрой в отделении неотложной помощи, – начала Пенстемон. – Мы с ней очень близки, ты же знаешь. Когда все началось, она отправила сестру и брата жить к тете. Теперь она живет одна, потому что не хочет никого из нас подвергать риску заразиться. Я слежу за ее расписанием. Каждый день, когда я знаю, что мама дома, приношу ей ужин, а еще упакованный ланч, и кладу на крыльцо. Она подходит к застекленной двери и через нее разговаривает. За дверью в нашем доме тянется длинный коридор, ведущий на кухню с раздвижной дверью, полной света. Я ненавижу разговаривать с мамой через стекло. Там, где она стоит, темно, а освещение позади нее напоминает ореол туннеля, ведущего к «свету». Знаешь, к тому, о котором всегда слышишь, когда кто-то переживает клиническую смерть.

Пенстемон помолчала, прижала руку к сердцу, а затем выдохнула и продолжила:

– Так вот, я стою там, беседую с мамой, и, по мере того как мы разговариваем, у меня внутри возникает и усиливается холодок. Я знаю, как она устала, как сильно ей хочется протянуть руку и забрать еду, стоящую на ступеньке крыльца. Но я не могу уйти, потому что каждый раз, когда мы разговариваем через эту дверь со светом позади нее, я думаю, что, возможно, это последний раз, когда я с ней общаюсь. Приходится делать над собой усилие, чтобы прервать разговор. Затем я оставляю ее, сажусь на велосипед, улыбаюсь и машу на прощание, после чего кручу педали изо всех сил, потому что во мне нарастают сдавленные рыдания, и как только они начинаются, я не в состоянии загнать их обратно.

Остаток дня мы работаем в разных концах магазина вдали друг от друга и почти не разговариваем.

В тот вечер, когда мы с Пен уходили с работы, она вручила мне конверт.

– Прочти это, когда вернешься домой, – сказала она. – Это не то стихотворение в прозе, не то малая проза.

Конечно, я вскрыла конверт, как только оказалась на улице, и встала на углу, несмотря на пронизывающий ветер, чтобы прочитать его содержимое.

Портрет старшеклассника

Прежде чем расстаться с моим школьным парнем, я вставила в рамку его портрет. Наши пути разошлись, но я оставила фотографию на полке. Мы мирно расстались, просто пошли дальше и пообещали оставаться друзьями. Я не думала об этой фотографии до тех пор, пока однажды не стала прибираться в комнате, готовясь к поступлению в колледж. Я почувствовала покалывание от того, что кто-то пристально на меня смотрит. Я обернулась и заметила старую фотографию. Потянувшись, чтобы снять ее с полки, я заметила на поверхности каплю воды и попыталась смахнуть ее. Но ничего не вышло. Капля присутствовала на самой фотографии. Я была поражена, потому что никогда прежде не замечала, чтобы мой бывший парень плакал на своей выпускной фотографии. Поскольку мы все еще были друзьями, я позвонила в дом его матери, чтобы спросить об этом моего бывшего парня, но ее голос по телефону был расстроенным… Произошел несчастный случай. Он лежал в больнице в Фарго, в коме. Я сразу же поехала к нему и у постели держала его за руку, хотя новой девушке моего бывшего это не понравилось. Кома длилась четыре дня, и когда он вышел из нее, то рассказал матери, что все это время плакал, стучался в стеклянную дверь и умолял, чтобы вернуться в эту жизнь.

Вернувшись домой, я снова достала листок. В нем что-то было. Теперь я поняла, в чем дело – машинопись. Это был не шрифт пишущей машинки на компьютерной распечатке. Я дотронулась до букв. Некоторые были неровными, пара «е» осталась без просветов – там, где литеры пробили бумагу. Я не могла сравнить написанное с «Предсказанием», но была почти уверена, что нашла автора.

На следующий день я спросила Пен, и она ответила: «О, ты прочла?»

– Я нашла похожий листок в ящике кассового аппарата, под лотком. Это было какое-то безумное гребаное дерьмо, Пен! Предсказание!