Срок для Бешеного

— Да…. но… — У него даже челюсть отвисла от удивления. — Откуда ты знаешь?

— ЦРУ все известно! — рассмеялся Савелий, но заметил настороженный взгляд Федора и решил пояснить: — По сторонам смотреть нужно, когда не хочешь, чтобы тебя кто-то услышал…

— То-то я чувствовал, что кто-то смотрит из-за штабелей… — успокоился Федор. — Так вот этому Браконьеру помогать пришлось: откупать, чтобы не опедерастили…

— А стоило? — небрежно усмехнулся Савелий.

— Чудак! Да в его курках все есть для жизни: еда, оружие и… — Федор многозначительно подмигнул, — … и кое-что подороже золота.

— Вот как? Что же это такое? -

— Так… — неопределенно буркнул он. — Нам бы до первого быстрее добраться…

— Далеко до него топать?

— Километров пятьдесят, не больше… — вглядываясь в тряпицу, ответил Угрюмый.

— Это при условии, что Браконьер не двинул…

— Ну уж нет! Он в курсе, что за фуфло по нашему маяку его прямо в зоне пришьют!

— Дай-то Бог… За супа дойти можно!

— За сутки? Шустрый ты больно! — осадил Федор. — Топать-то по ночам придется… Тревогу-то вот-вот подымут: на проверке, утром… Если уже не рюхнулись, торопиться нужно, а с моей раной… Далеко ли уйдем?

— Уйдем! — заверил Савелий. — Еще как уйдем! — Он поднялся и хотел поднять Федора.

— Погоди, осмотреться надо: не наследили ли?.. Хорошо, трава высокая, на ней следов не остается… Часа через два выпрямится…

— А собаки? Дождя бы сейчас… Он был бы кстати…

— Для собачек я сюрприз приготовил, — хитро прищурившись, Федор вытащил из кармана небольшой полиэтиленовый пакетик.

— Что это? Отрава, что ли?

— Что ты! Животных любить надо… Табачок… нюхательный: собачки же не курят и запах его не переносят…

— Не промок?

— Не должен вроде: пакетик запаивал и в воде проверил…

— Подготовочка! — удивился Савелий.

— А ты как думал? За жизнь борьба идет? За свою жизнь! — Надорвав пакетик зубами, отложил в сторону. — Помоги-ка раздеться! Савелий снял с него куртку, рубашку.

— Отжаться хочешь?

— Нет! — Он вдруг бросил окровавленную рубашку в воду. — Снимай свой пиджак!

Ничего не понимая, Савелий подчинился, и пиджак последовал за рубашкой Федора.

— Не понял? Улика! — через силу улыбнулся Федор. — Надо же нашим преследователям найти что-то, кроме… — кивнул ой в сторону моста, затем отжал и напялил на себя свою куртку, а Савелию кивнул на джинсовый костюм. — Одевай… Должен быть впору, на себя в швейке заказывал… Штаны тоже в воду: мог же ты в воде раздеться…

Савелий быстро переоделся и бросил в речку в штаны. Угрюмый посыпал вокруг табаком.

— Теперь можно двигать…

— А моя следы наверху, может, тоже посыпать? Я помню, как шел…

— Твои следы пусть найдут: они от воды к мосту ведут и обратно к воде… Пусть головки ломают… Пошли, до рассвета километров десять намотать нужно…

Савелий подхватил Федора под руку и легко поднял. Они двинулись вперед, вверх по течению, и Угрюмый, пока не кончился весь табак, аккуратно посыпал за ними. Вдруг он встал как вкопанный.

— Беше… Савелий, где майка? Ну, та, что сапоги обвязывал?

— Обижаешь, Федя! — рассмеялся Савелий и вытащил из кармана разодранные клочки бывшей майки.

— А ты не такой лопух, каким кажешься! — рассмеялся Федор.

ВОЛЯ!!!

Стараясь отойти как можно дальше от моста, они останавливались лишь на мгновения, чтобы заглянуть в карту да чуть перевести дух. Федор, превозмогая боль, отказывался от более длительного привала, но ему становилось все хуже и хуже. Савелий страдал от того, что ничем не может облегчить его муки. Он пытался отвлечь его от боли, рассказывая и рассказывая различные веселью истории… Однако и он вскоре замолчал: на него навалилась такая усталость, что язык не ворочался, хотелось упасть и уснуть… Ему казалось, что к его ресницам подвешены грузики, и он с трудом держал глаза открытыми, чтобы не наткнуться на дерево или не завалиться на какой-нибудь колдобине.

Савелию стало казаться, что он только что сошел на берег после долгого и утомительного плавания… С непривычки земля, словно живая, норовила сбросить его, сбить с дог. Походка была неуверенной, враскачку, как у всех моряков, долго не ступавших на землю… Он бесцельно бродил по родному городу, всматриваясь в дома, в людей, стараясь понять, что изменилось за его девятимесячное отсутствие. С удовольствием улыбался каждому прохожему, совсем незнакомым людям, радовался обыкновенному троллейбусу. У него было состояние человека, только что выпущенного на свободу после долгого заключения.

«Действительно, поножей» — промелькнуло в воспаленном мозгу Совели.

Это состояние опьяняло, наполняя душу какой-то необъяснимой радостью бытия…