— В тот день я был, что говорится, в стельку… А у меня особенность одна: какой бы ни был пьяный, на следующий день все помню, до мелочи последней… — говорил Федор тяжело, часто замолкал, но Савелий не торопил, внимательно слушал. — Из кабака мы вышли втроем: я. Тихоня и Лом, так, слизняк один… А было за полночь, и навстречу, как на грех, парочка влюбленных… Идут, воркуют… А Тихоня и говорит: «Брать будем…» Какое брать, я и лыка не вяжу… Тихоня, зараза, перо вытащил и парню: «Деньги, мальчик, и без шума…» А паренек, видать, не из пугливых попался: хрясь ему в морду — тот в осадок! Лом меня выпустил и сзади на него навалился, а я кулем на асфальт, сучу ногами, встать пытаюсь… Какое там!.. Девчонка в крик… А Тихоня вскочил и пацану тому в грудь финкой: он и осел сразу!.. Девка, видно, кровь увидала, завизжала и деру. Тихоня за ней, а тут люди показались… Он назад, сунул мне в руки платок и шепчет: «Сдашь — из-под земли достану!» — и за Ломом… Они смотались, а меня повязали…
— Ну и?..
— Тринадцать лет!.. Пацан коньки отбросил, а девка, видно, со страху не видала, кто его… А может, и видала, да просто не сказала…
— И ничего нельзя было сделать?
— Как?.. Финку ту я мастерил, платок у меня в руках, а Тихоня всегда нож тряпкой обматывал, чтоб следов не оставлять… Экспертиза нашла ворсинки от платка на ручке финки… Куда ни кинь… — Федор махнул рукой. — Хорошо еще, что парника в больнице окочурился: могли и зеленкой лоб смазать…
— И после всего ты с ним… Как же ты мог?
— Знаешь, пока крестили меня, я много передумал: решил, отзвоню и махну куда на Крайний Север… Хотел сначала жить начать, да, видать, сначала-то невозможно: вновь судьбинушка с Тихоней столкнула… По мокрому он засыпался, но и в этот раз отвертелся от зеленки… И как нарочно, на ту же командировку, что и меня, бросили. Увидел меня и лисицей… Сука позорная! Вонючка!.. Тогда-то я и решил сам извести эту гниду, коль закон не смог!.. Побег-то я придумал: за все хотел отплатить сполна, ох и попрыгал бы я на нем! Да Бог, видно, пожалел — не позволил душу кровью замарать, сам прибрал паскуду…
— Слушай, Федор, тебе есть смысл вернуться назад, в зону!
— Ты как хочешь, — Беше… тьфу, черт, Савка, но я сам себя посудил: нет моей вины и не за что срок этот тащить… Не за что! Вот кабы пришил его, то сам бы вернулся с повинной, а так…
Говорков смотрел на Федора и всей душой пытался понять, даже оправдать этого изломанного жизнью человека. Если правда то, что он рассказал, а ему почему-то казалось, что правда, то Савелию было откровенно, по-человечески жаль парня, но как помочь и чем, что посоветовать орлу, он не знал… Самому бы кто посоветовал…
— На зоне я снюхался с одним… Браконьер, помнишь, говорил тебе о нем? Так вот, он из здешних мест: трешник оду вляпали, за браконьерство… Смешно даже! Нашли браконьера! Мужику под шестьдесят и лет тридцать живет в тайге, один! Умнейший мужик, между прочим! Сколько про тайгу знает! Куда тем ученым! Сечешь? За эти годы, живя один в тайге, ни разу не обращался к врачам! Ни разу! А ты говоришь…
— Что, не болел, что ли?
— Да нет, сам себя всегда лечил! Тайга, говорит, от всех болезней вылечить может, только знать многое нужно… А он знает тайгу как свои пять пальцев! Сюда бы его сейчас, живо вылечил бы… — Федор снова застонал.
— Ничего, сейчас сделаю тебе перевязку — легче станет! — Савелий взялся за край тампона. — Ты уж потерпи, братишка, больно будет! — Он рывком вырвал тампон из раны.
Громко вскрикнув, Федор потерял сознание. Рана была ужасной: гной с кровью потек по телу Федора, края опухли и покраснели.
Савелий вытащил из кармана Федора пакетик со спичками, разложил, чтобы просохли, снял костюм и направился к воде простирать бинты. Развесив их сушиться на солнце, вернулся к Федору и промыл рану от гноя. Как он ни старался не причинять ему боли, но раненый снова вскрикнул и очнулся. Воспаленными, ничего не соображающими глазами посмотрел на Савелия. Постепенно все осмыслил и вспомнил. Скосив глаза на грудь, обречено выдавил:
— Что, каюк мне?
— Ну что ты, Федор, все будет «хоккей», как говаривал наш боцман, большой его любитель… Сейчас бинтики просохнут, а я тем временем лопух поищу…
— Какой здесь лопух?
— Встречается… А нет, так дикой смородинки или еще чего… Сам говорил, что тайга от всего лечит! — Савелий старался говорить Бодро и весело, чтобы хоть немного успокоить Федора, а у самого сердце сжималось от жалости…
Вернувшись к воде, выстирал вторично остатки своей майки, которой обрабатывал рану, и тоже повесил сушиться. Тревожно посмотрел в сторону пещеры и стал подниматься по оврагу, высматривая какое-нибудь растение, могущее облегчить страдание Угрюмого…
ПОБЕГ ОБНАРУЖЕН
Вот уже несколько часов на плацу под ярким палящим солнцем стояла вся зона. Зеки, выстроенные доя экстренной проверки, все сильнее начали роптать: то с одного места, то с другого раздавались недовольные возгласы:
— Сколько можно парить нас?..
— Ты, хамло усатое, булками шевели!.. Засадить бы тебе, чтобы лучше бегал!..