Срубить дерево

Комнату перед глазами Дэнби вдруг заволокло тускло-красным, потом эту красноту прорезала внезапная догадка. Вот оно! В его руках теперь то самое оружие, которое ему необходимо: психологическая дубинка, которой он может разбить все возражения против мисс Джонс.

Но толика красноты еще оставалась и была подернута сожалением.

– Мне ужасно жаль, мисс Джонс. Боюсь, Билли чересчур агрессивен.

– Его нельзя винить, сэр. Я сегодня испытала большой шок, узнав, что все его образование состоит из тех ужасных программ, которые он вечно смотрит. Его телеучительница, ничуть не лучше малограмотного коммивояжера, главная задача которого – продавать выпускаемые его компанией овсяные хлопья. Теперь мне понятно, почему вашим писателям приходится в поисках идей обращаться к классике. Клише душат их творческое воображение еще в зародыше.

Дэнби был очарован. Он никогда не слышал, чтобы так говорили. Дело было не столько в словах, сколько в интонациях и в убежденности, звучавшей в ее голосе – невзирая на тот факт, что ее «голос» лишь запись с пленки, идущая через встроенный динамик, подключенный к крайне сложным платам памяти.

Но сидя рядом с ней, глядя, как шевелятся ее губы, видя, как время от времени опускаются на голубые-преголубые глаза ресницы, он вдруг почувствовал, что в комнату вошел и сел рядом с ними сентябрь. Внезапно на него снизошло удивительное спокойствие. Многогранные и мягкие сентябрьские дни чередой прошли у него перед глазами, и он понял, чем они отличались от других дней. Их отличали глубина, красота и безмятежность, потому что их небеса дарили обещание дней еще более насыщенных, еще более мягких…

Они отличались тем, что были наполнены смыслом…

Мгновение было таким мучительно-сладким, что Дэнби хотелось, чтобы оно длилось вечно. Сама мысль о том, что оно пройдет, наполняло его бесконечной тоской, и он инстинктивно сделал единственно возможный физический жест, чтобы его удержать.

Он обнял мисс Джонс за плечи. Она не шевельнулась. Она сидела неподвижно, ее грудь вздымалась и опускалась через равные интервалы, ее длинные ресницы время от времени опускались, как темные, ласковые крылья над голубыми безмятежными водами…

– Мы вчера смотрели пьесу… – произнес Дэнби. – «Ромео и Джульетта»… Почему она вам не понравилась?

– Она была ужасной, сэр. По сути, это был фарс… Вульгарный, дешевый фарс, марающий и коверкающий красоту строк.

– А вы строки знаете?

– Некоторые.

– Прочтите. Пожалуйста.

– Хорошо, сэр, Под конец сцены под балконом, когда влюбленные расстаются, Джульетта произносит: «Прощай, прощай; минуты расставанья исполнены столь сладкого страданья, что я тебе до самого утра готова бы желать спокойной ночи», а Ромео ей отвечает: «Пусть крепкий сон глаза твои закроет, в твоей груди пусть водворится мир. О если б я был этим сном и миром!» Почему они это выбросили, сэр? Почему?

– Потому что мы живем в дешевом мире, – ответил Дэнби, удивляясь собственному прозрению, – а в дешевом мире все драгоценное опошлено. Пшалуста… – Язык у него заплетался, но он постарался взять себя в руки. – Пожалуйста, прочтите еще раз эти строчки, мисс Джонс.

– «Прощай, прощай; минуты расставанья исполнены столь сладкого страданья, что я тебе до самого утра готова бы желать спокойной ночи…»

– Позвольте закончить мне. – Дэнби сосредоточился. – «Пусть крепкий сон глаза твои закроет, в твоей…

– …в твоей груди…

– …пусть водворится мир. О если б я…

– …о если б я был…

– …этим сном и миром!»

Мисс Джонс внезапно встала.

– Добрый вечер, мэм, – сказала она.

Дэнби даже не потрудился подняться на ноги. Ему и с дивана хорошо было видно Лору. Беззвучно спустившись босиком, Лора стояла в дверном проеме в своей новой пижаме с «кадиллетками». Двухмерные машинки, из которых складывался узор на пижаме, проступали ярко-алым на бежевом фоне, и создавалось впечатление, что, ложась, она позволяет им кататься по своему телу, осквернять свои груди, живот и ноги…

Он увидел ее узкое лицо и холодные безжалостные глаза и понял, что бесполезно пытаться объяснить, что она не поймет, не способна понять. И со внезапной ясностью он осознал, что мир, в котором он переживал сентябрь, уже несколько десятилетий как мертв, и мысленно увидел, как утром грузит коробку в «бэби-би» и едет по сверкающим улицам города, и просит владельца магазинчика вернуть его деньги, и… но тут ему пришлось отвести взгляд, а когда он посмотрел снова, то увидел, что мисс Джонс неуместно стоит в вульгарной гостиной, и услышал, как она снова и снова повторяет, как сломанная пластинка:

– Что-то не так, мэм? Что-то не так, мэм?