«Срубленное древо жизни». Судьба Николая Чернышевского

По воспоминаниям В.А. Пыпиной, братья Пыпины приобрели в дорогу Чернышевскому удобный тарантас, поскольку кто-то из жандармских властных лиц разрешил это, но в последний момент тарантас запретили. Но понимавший уже нравственный уровень его гонителей Чернышевский просил заранее купить резиновую подушку, которая в долгой и тряской дороге заменила бы рессоры. Это и сделали. Легкий, удобный, всем снабженный тарантас стоял наготове, все вещи были упакованы. Недели полторы-две до отъезда Николи все Пыпины с ним виделись каждый день. Об Ольге Сократовне забота была его главная. Тарантас в назначенное время ждал у ворот крепости, и около него дежурил Сергей Пыпин, чтобы устроить в нем Николю. Но НГЧ спешно усадили в казенную повозку и живо увезли. Только верст за триста до Тобольска Чернышевский купил себе собственный тарантас; надо думать, это показалось желательным и властям, хоть бы ради избежания задержек в пути, если бы Чернышевский не выдержал тысячеверстных переездов в простой телеге. Так что подушка очень даже пригодилась. Сам он беспокоился не о себе, а только о жене, но после выхода романа деньгами она была обеспечена. Это его немного успокоило. И все же, переживая за «Николю», его кузены безусловно гордились им: «До последней минуты (я видел его именно до последней минуты, до 10 часов вечера 20-го мая), – писал С.Н. Пыпин своим родителям и сестрам, – Николя был совершенно спокоен, что, конечно, должно успокоить до известной степени и нас. Это не малодушный человек, за которого можно бояться: нравственной силы у него достаточно» (Дело, 549). Духовная сила его была невероятна. Ек. Н. Пыпина писала сестрам: «Я была почти уверена, что его только вышлют из Петербурга в какую-нибудь провинцию подальше, но я никак не ожидала этого. Какое же было наказание, выдуманное для него правительством, если смягченное в 2-е имп<ератором> оно так ужасно. Вы говорите, что Николенька был спокоен, уезжая, но мне кажется, что душа его была сильно возмущена. Стало быть, у него велика сила воли, что в таком положении он мог быть спокойным, и значит велика уверенность в невинности» (Дело, 549).

Стоит зафиксировать последний жест Потапова по отношению к НГЧ. Кроме ехавших с Чернышевским охранников, за поездкой наблюдал жандармский поручик Малышкин, выполнявший особое распоряжение Потапова. Ему предписывалось «ехать вслед за ним до г. Ярославля с таким расчётом, чтобы быть от него в двух часах времени и в случае надобности оказать сопровождающим его жандармам содействие». Что он себе воображал? Что Чернышевский нападет на сопровождавших его жандармов? Или его попытается отбить тайная организация книжников-карбонариев?

Но не менее интересно, как расплатилось Третье отделение с Костомаровым… Всеволод Костомаров был поэт и переводчик, но после его доносов, губительных для Михайлова и Чернышевского, российские издатели и литераторы подвергли его остракизму.

Ни один его перевод не мог появиться в периодике. А ведь он переводил классику. Он обратился за помощью в Третье отделение и получил очередной раз помощь, чтобы удовлетворить и его писательское тщеславие. «Может, потомки оценят?» – так мог он думать. И его реальные работодатели ему поспособствовали.

«Распоряжения В.А. Долгорукова 18 июня и 28 ноября 1864 г.

В видах вознаграждения услуг рядового Костомарова деньги, следовавшие от него за печатание его сочинений и за бумагу, купленную для этого издания, всего тысячу триста шестьдесят шесть руб. 35 коп. сер., принять на счет сумм III отделения[335].

18 июня 1864 г.

Высочайше разрешено дать триста руб. матери Костомарова.

28 ноября 1864 г.» (Дело, 263).