«Срубленное древо жизни». Судьба Николая Чернышевского

Да, действительно, я знал тот Петербург, чьим любимцем был Чернышевский. Но как же мне назвать город, который я нашел по возвращении из Сибири? Быть может, Петербургом кафешантанов и танцклассов, если только название “весь Петербург” может быть применено к высшим кругам общества, которым тон задавал двор»[339].

Эпоха Чернышевского закончилась. Но и на кафешантаны и танцклассы времени было отпущено немного. Через пару лет началась эпоха террора. На неправовое насилие сверху ответом было низовое насилие, пока еще не крестьян, чего боялся царь. Но молодая интеллигенция, увидев абортацию реформ, перешла к террору. И следствием было рождение бесовщины. Чернышевский противопоставлял идее бунта идею реформы. Достоевский был убежден, что к кровавым прокламациям «Молодой России» Чернышевский никакого отношения не имел. А Федор Степун уже в эмиграции писал: «Чернышевскому было ясно, что все преждевременно, что взят совершенно бессмысленный темп»[340]. Не случайно в черновиках к «Бесам» Петр Верховенский (Нечаев) называет Чернышевского «ретроградом», противопоставляя ему разрушение всеобщее: «В сущности мне наплевать; меня решительно не интересует: свободны или несвободны крестьяне, хорошо или испорчено дело. Пусть об этом Серно-Соловьевичи хлопочут да ретрограды Чернышевские! – у нас другое – вы знаете, что чем хуже, тем лучше (по-моему, все с корнем вон!)»[341] И все же прикосновение к Чернышевскому как мученику царизма было прикрытием для тех, кто вступил на путь подготовки революции. Миф работал совсем не так, как наделось создавшее его правительство.

Глава 13 Мученик. Жизнь после казни

Кто знал его, забыть не может;

Тоска по нем язвит и гложет,
И часто мысль туда летит,
Где гордый мученик зарыт.

Николай Некрасов, поэма «Несчастные»

Горе от ума

Э поха Чернышевского кончилась. Но жизнь Чернышевского продолжалась. Не просто вне столицы, не просто в провинции. Это был «мертвый дом», по определению Достоевского. То есть тот свет. И даже нечто более скверное. Ни жизнь, ни смерть, ни ад, ни рай. Сплошной «бобок». В рассказе Достоевского «Бобок» изображена ситуация жизни в смерти. Существование в вымороченном мире, существование, неизвестное никакой мифологии. Страшный символ России.

Сам Чернышевский понимал разрастание своего значения в результате ареста и каторги: «Без моей воли и заслуги придано больше прежнего силы и авторитетности моему голосу» (Чернышевский, XIV, 504), – писал он жене. Но поразительно, до какой степени правительство боялось придуманного им же фантома. Позволю себе парадоксальную параллель с детским стишком Корнея Чуковского:

Дали Мурочке тетрадь,
Стала Мура рисовать.
«Это – елочка мохнатая,
Это – козочка рогатая,
Это – дядя с бородой,
Это – дом с трубой».
«Ну а это что такое,
Непонятное, чудное —
С десятью ногами,
С десятью рогами?»
«Это бяка-закаляка кусачая.
Я сама из головы ее выдумала!»
«Что ж ты бросила тетрадь,
Перестала рисовать?»
«Я ее боюсь!»

Страх, как писал Хайдеггер, рождает ощущение глядящего в тебя Ничто, Хаоса древних греков, который сродни безумию. А когда торжествует безумие, разум засыпает. Но сон разума, как гениально изобразил Гойя в своих «Капричос», рождает чудовищ. Вот таким чудовищем и стал в воображении власти Николай Гаврилович Чернышевский. И чудовища этого боялись, старались загнать в самую страшную и хорошо укрепленную клетку. В поисках этой клетки его прогнали через всю Сибирь. Советую читателю открыть карту России и посмотреть сибирский маршрут Чернышевского, когда с каждым новым движением он оказывался все дальше – у самых диких границ империи. Человека разума безумие травило как дикого зверя. Перечислю: Тобольск, Иркутск, Нерчинск, Кадая, Александровский завод и, наконец, Вилюйск.