Срывайте маски!

Когда постсоветские русские оглядывались на прошлое, им иногда приходила в голову мысль о самозванстве — о том, что смирительная рубашка советской культуры вынудила их принять образ, который теперь не казался им подлинным. «У меня такое чувство, будто я прожила не свою жизнь», — сказала пожилая русская женщина в 1990-х гг.^{716} В соответствии с требованиями новой эпохи переиначивались биографии и родословные. Например, поэт Демьян Бедный (настоящее имя Ефим Придворов) в своих советских биографиях всячески подчеркивал скромность своего происхождения (рос при жестокой матери в бедной крестьянской среде), несмотря на то что ходили опасные слухи, будто он незаконнорожденный отпрыск одного из великих князей. В версии 1990-х гг., принадлежащей внуку поэта, тема аристократического происхождения вышла на передний план, отодвинув в тень и притязания Бедного на звание «человека из народа», и другую статусную претензию его семьи в советские времена — на принадлежность к высшим кругам советской элиты^{717}.

Первая половина 1990-х гг. стала порой бурных, хаотичных социальных изменений и лихорадочного индивидуального пересотворения себя. Сравнительная краткость этой фазы, возможно, должна напомнить нам, что, несмотря на элементы сходства с 1917 г., события 1991 г. были революцией лишь в определенном смысле. Речь шла не о социальной революции, когда брожение внизу усиливаясь, наконец взрывается неодолимым народным порывом, который сметает старый режим. Скорее, имел место драматичный случай внезапного распада государства. Таким образом, ситуацию в России начала 1990-х гг. в той же мере стоит сравнивать с обстановкой в Германии и Японии после 1945 г., где старый режим стремительно рухнул в результате военного поражения. Конечно, Россию после 1991 г. не оккупировала иностранная держава, однако в культурном плане происходившее тогда можно рассматривать как своего рода западную оккупацию. В советское время капиталистический Запад выступал в роли «Другого». Теперь сама Россия стала этим «Другим»: «нормальная, цивилизованная жизнь» — распространенный лозунг и предмет чаяний в 1990-е гг. — обязательно имела западный облик, поскольку «западное» служило привычной антитезой «советскому».

Различия в ключевых обстоятельствах 1917 и 1991 гг. делают тем любопытнее сходство поведенческих и психологических реакций со стороны отдельных граждан. В новую эпоху не менее широко, чем в прежнюю, практиковалось перевоплощение — а также наверняка и самозванство. Бывшие советские граждане теперь пересотворяли себя в «менеджеров», «брокеров» и «бизнесменов» (форма женского рода — «бизнес-леди», «бизнесменки», «бизнесменши»); специалистов по «консалтингу» и «паблик-рилейшнз»; «риэлторов» и «рэкетиров»; «программистов» и «хакеров»; «секс-бомб» и «яппи»; «геев» и «бисексуалов» — само экзотическое звучание заимствованных неологизмов передавало ощущение новизны предлагаемых идентичностей. Открылись пути для трансформации в «мэра» (если пожелает «электорат»), в «гуру», «экстрасенса» или, как говорит новая наука «уфология» (изучение неопознанных летающих объектов), в «контактера» (в женском роде «контактерша» — тот или та, кто вступает в контакт с представителями внеземных цивилизаций, получает информацию из космоса)^{718}. Новые идентичности требовали новых форм поведения, одежды, новой организации труда, досуга, межличностных отношений, новых способов обращения с деньгами и т. д. Всем этим следовало как можно быстрее овладеть и наглядно демонстрировать усвоенные навыки: брать «ипотеку» для приобретения «коттеджей», если не хватает «баксов»; делать себе «акупунктуру» и есть «пиццу»; осуждать «сексизм»; сидеть в «Интернете»; интересоваться «шоу-бизнесом» и «рейтингами»; заниматься «шейпингом» под руководством «тренера» и следить за своими «биоритмами»; обзавестись новым хобби в виде «шоппинга». Даже без «шоковой терапии» как правительственной экономической стратегии люди жили в состоянии шока, и без прилагательного «шоковый» было не обойтись.