США. PRO ET CONTRA. Глазами русских американцев

— Теперь я вдова, — и заплакала еще горше.

«Вдовьи слезы, вдовьи чары», — снова вспомнил он Володю Соловьева, но только название этого его скандального не меньше, чем «Перекрестный секс», рассказа. В чем бы ни была фишка той истории, Олега вдовьи слезы сейчас не возбуждали, а как-то даже расхолаживали, и единственное, что он сказал Марине, когда наскоро кончил:

— Ну, вдовий статус — это же не навсегда, — и процитировал модного поэта:

Все всегда не навсегда,
Даже ненадолго.

Олег раздевал Марину, а одевалась она сама. На этот раз как-то второпях, не вняв его вежливому, впрочем, предложению остаться. Вскоре позвонила жена, но он отказал ей, сказав, что много работы — завтра у него несколько трудных пациентов, надо готовиться, так и было.

— А я не навязываюсь. Просто решила тебя проведать. Ты с бабой?

— Нет, уже ушла.

— Выдохся?

— Посткоитальная дисфория, — поправил ее психиатр. Догадывалась ли его татарочка, что у него на этот раз всерьез?

Не то чтобы все знали всех и про всех, но русский мир 108-й и окрестностей был достаточно тесен — если не как пятачок, то как танцплощадка. Одни и те же врачи, аптеки, магазины, забегаловки с преобладанием бухарских, которые сменили русско-еврейские.

Ревность была его прерогативой, татарочка была отменно равнодушна, хоть он и давал повод. Чтобы она его теперь взревновала?

И снова Марина исчезла — прождав несколько дней, Олег сам отправился к ней в Sea Clif — впервые. Проплутал маленько, зато проехал мимо сказочной такой, немного игрушечной русской церквушки, в которой, возможно, проповедовал покойник. А дом Марины разыскал по ее описанию — узкая такая трехэтажка, по комнате на каждом этаже. Купили его развалюгой, но Марина, с ее отменным вкусом, превратила развалюгу чуть ли не в художественный экспонат. Марина жила теперь одна, если не считать громадного, как енот, мейнкуна рыже-белого окраса. Она нисколько не удивилась Олегу, а на вопрос, почему не отвечала на звонки, сказала, что грохнула телефон в ванной. Она вела его по дому, как заправский гид.

— А это моя голубятня, — когда они поднялись на последний этаж в маленькую комнату под крышей со скошенным по бокам потолком с большим столом и узкой кроватью со смятыми простынями. На этот раз, сломав традицию, она сама разделась и нырнула под одеяло. Это нарушение их любовного этикета подействовало на Олега отрезвляюще, и он не сразу обрел форму.

— Дать тебе виагру? — огорошила его Марина. — От Саймона осталась.

Виагра не понадобилась, он сам себя возбудил и довел до кондиции, хотя по-настоящему член окреп только когда уже был в Марине. Он-то достиг своей нирваны и лежал на спине с закрытыми глазами, когда Марина заговорила о Саймоне со странной фразы, как бы споря с Олегом:

— Как ты не понимаешь! Мы с ним прожили столько лет, он столько для меня сделал. Думаешь, ему было легко здесь? Все с чистого листа. Он в тюрьме восемь месяцев сидел.

— За что?

— В том-то и дело, что ни за что. Дипломированного врача с Украины устроил у нас в офисе массажистом. Из чистой жалости. Потом пошли жалобы, что тот работает в рваных перчатках, одной внес заразу, у нее началась кожная болезнь, кто-то доложил куда надо, Саймон пошел на сделку со следствием, иначе бы дали больше. Главное, лицензию не отобрали.

И вдруг, без перехода:

— Отказало рулевое управление на крутом повороте, в горах. А что, если самоубийство? Из-за нас с тобой.

До Олега вдруг дошло — Марина мазохистски упивается вдовьим статусом.

— Мы оба перед ним виноваты, — сказала Марина. — Он обо всем догадывался, но молчал.

Тут Олег не выдержал:

— Поздно. В смысле поздно бухнуться перед ним на колени и покаяться. Не перед кем.

— Какой ты бессердечный! А он добрый. Все мне прощал. И это простил. Знал и простил. И не только измену, но и ложь.

— Ложь?

— Умолчание и есть ложь. Ты не понимаешь — Саймон был настоящий христианин.

— Ну да! Перешел в православие из-за тебя.

— Не из-за меня, а из любви ко мне. Никто его не неволил.

— А почему тогда ты не ходила на его воскресные службы? Ты сама-то христианка?

— А то! В смысле крещеная. Но по церквам не шастала, хоть это сейчас и мода там и здесь. На его службы я сначала ходила, но он же и отсоветовал, увидев, что я там скучаю. Для меня это были слова, а для него сердечная страсть. Над ним коллеги посмеивались, говорили, что церковь — его хобби, а евреи воспринимали как перебежчика, хоть сами были безверыми. Как и он раньше. Зато какая у него была паства! Души в нем не чаяли, сравнивали с покойным отцом Александром.

— У Александра Меня не было антиков на Сицилии…

— А что в этом дурного?

— … и сыночка на стороне, — закончил Олег.

— Как тебе не стыдно! Это она его соблазнила. Как и тебя. Кого угодно. Камень и тот бы не выдержал. Я как раз ездила в Феодосию к маме, он сразу же мне во всем признался, очень мучился, отговорил ее от аборта…

Камушек в мой огород?

— А мне потому, наверное, и простил, когда догадался про нас с тобой. Решил, что я ему таким образом мщу. Так, может, и было…