СССР-2010

Тепло. Солнечно. Бегают, кричат дети. Справа на бетонном заборчике самодеятельный рынок, там встречаются спекулянты музыкой и книгами – это еще лет двадцать назад повелось, сейчас там никакой спекуляции нет, больше это клуб по интересам. Из динамика старенького «Иж-301» похрипывает Розенбаум.

Прибыла в Одессу банда из Амура,
В банде были урки, шулера.
Банда занималась темными делами,
И за ней следила Губчека.
Мурка, ты мой муреночек…
Мурка, Мурка…

– Сань!

А вот и Гельман. Снова – как ниоткуда, я его только за пять шагов и заметил.

– Жорик…

Жора был одет примерно так, как и одеваются советские люди на прогулке – кепка, белая рубашка с коротким рукавом. Появился он оттуда, откуда доносился грохот палок – там городошники собирались.

– А это Маша. Если ты не запомнил с прошлого раза.

Жора снял очки и близоруко посмотрел на Машу. Потом опять надел. Клоун, чисто клоун. Создает впечатление, не важно какое.

– Ну, Маша не новость, Маша у него уже была, чтоб вы знали…

– Жор, а может не надо меня так откровенно сдавать, а?

– А чего не надо-то? Это моя сестра была.

– Ага. Еще что соври – сестра она твоя была…

Гельман залупал глазами.

– А чего? Она из богоизбранного народа, значит, сестра мне. Мы все братья и сестры.

– Только ты об этом поздновато вспомнил, верно?

– Сань, ты чего, в обиде, что ли, на меня до сих пор? Кто старое помянет…

– Так вот ты и помянул, Жор! Чего надо-то?

– Присядем?

– Куда?

– Да вон туда…

Дело в том, что все скамейки, конечно же, были заняты народом. Скамейки стояли так, что спиной ты был к высаженным березам, за которыми был высокий забор с колючкой – это уже «Аксион». Но можно было сесть на тот самый невысокий, бетонный бордюрчик, высотой примерно в полметра, на котором ближе к входу как раз была книжно-музыкальная толкучка. Только так – ты садишься спиной к лесу.

Может, на это все и рассчитано?

Я показал Маше – прикрывай. Это значило, что надо под любым предлогом остаться на своих длинных ногах и смотреть назад, чтобы со спины никто не подобрался. Но Маша не поняла. Вот, Михаил Ефимович, подогнал напарничка…

Мы сели. Чуть подальше – компания с пивком. Не наши. Из наших я заметил только одного – перекрывает отход на пляж и в лес. Заметил только потому, что знал его в лицо.

– Как жив Саня?

– А будто не знаешь.

– Знаю, Саня. Знаю, не буду скрывать.

– Жор, ты тут как, законно или нет?

– Как представитель посольства. Ксиву показать?

Жора полез в карман, я придержал.

– Не надо ничего показывать.

Дипломатические отношения между СССР и Израилем были восстановлены в 1995 году. С тех пор – по Москве, по другим крупным городам – толкутся представители Нативы, общества советско-израильской дружбы. Открывают молельные дома и синагоги, раздают приглашения на выезд, смотрят, где что плохо лежит. Израиль недооценивать нельзя, равно как и его интерес к нам. Не открой Борис Николаевич ворота – и был бы Израиль еще одной арабской страной, а так – настоящий кусочек Европы на Востоке, лидер в электронике, военных технологиях[66]…

Тем временем «Мурка» в магнитофоне сменилась другой, куда более знакомой для меня песней. Песней, от которой где-то в глубине скапливался жгущий душу яд, а память напоминала о том, о чем я хотел бы позабыть…

Ах, какого дружка потерял я в бою,
И не сорок два года назад, а вчера,
Среди гор и песков, где сжигает жара все вокруг,
Опаляя недетскую память мою.
Слышишь, друг,
Мой дружок, мы взошли на некнижную ту высоту,
Под которой ты лег.
Ах, какого дружка потерял я в бою…
Мы всю жизнь любили читать о войне.
Он не ведал никак, что вот выпадет мне под огнем
Его тело тащить за валун на спине.
Далека – тридцать метров – но как же была далека
Та дорога меж ночью и днем.
Песок да камень.
Печальный свет чужой луны над головами.
Равняйсь на знамя!
Прощай, мой брат,
Отныне ты навеки с нами,
Прости, что ты погиб,
А я всего лишь ранен
В горах Афгани, в Афганистане.
В Афганистане…

– Жор, давай побыстрее, – сказал я, нарушая все правила разведывательной работы, – спешу я. Не надо вокруг да около ходить.

Жора покосился на Машу.

– Она знает.

– Даже так…

– Говори.

Жора сплюнул – как тогда, в детстве – под ноги.