СССР. Незавершенный проект

Что же касается применимости таких теорий к Советскому Союзу, однако, я думаю, что многое зависит от отделения существа (субстанции) анализа от окружающих его (ее) «привходящих» элементов. По мнению практически всех аналитиков, советский опыт был детерминирован теми особыми обстоятельствами социальной, политической и технологической отсталости и изоляции, в которых состоялась большевистская революция; эти обстоятельства повлекли за собой длительный переходный период, в течение которого требовался прогресс в сторону полной бесклассовости.

Это – общая точка для широкого спектра позиций, в том числе и тех позиций, которые видят Советский Союз «развивавшимся в направлении социализма» (и были поэтому исключены ван дер Линде-ном из своего рассмотрения).

Рассматривая позицию Зимина, который считает, что путь Советского Союза – это своего рода «обходной, боковой» путь развития на пути к социалистическому (бесклассовому) обществу, можно увидеть взаимосвязь с отличной аналогией, выдвинутой Саймоном Моху-ном[455]. Маркс различал формальную и реальную категоризацию труда капиталом. Первая включает в себя формы наемного труда и правового отделения работника от средств производства, а вторая – дальнейшее развитие, требующее также развития производительных сил до точки, в которой истинное подчинение работника становится возможным (при переходе от мануфактур к машинному производству), и капиталистическая эксплуатация устанавливается таким образом как неотъемлемая черта общества. Так Мохун проводит параллель.

В советском опыте есть формальное воссоединение – ‘formal reunion’ (термин мой), противоположное историческому отрыву работника от средств производства, являющееся предварительным условием последующего реального воссоединения. Как отмечает Мохун[456], процесс труда создает единство между трудящимися (коллективным работником) и национализированными средствами производства, но это единство составляет лишь формальное подчинение средств производства труду, так как средства производства существуют только в том виде, в каком они были разработаны в рамках капиталистических отношений, а капиталистические технологии содержат в себе по существу встроенный авторитарный характер, который основывается на приоритете категоризации труда и капитала.

Это кажется глубоким, и даже очевидным – как только обращаешь на это внимание. И опять же, исторический взгляд на такого рода социалистическое развитие, восприятие его как длительного исторического процесса совместимы не только с марксовой «Критикой Готской программы»[457], но также и с «официальной» советской позицией и позицией раннего троцкизма, которые видят в СССР линию развития именно социализма, а не «в направлении» социализма (когда этот термин лишен какой-либо романтической или исторической коннотации).

В работах авторов, которые рассматриваются ван дер Линденом, есть гораздо больше теоретического разнообразия и вкуса, и примеров тому слишком много, чтобы приводить их здесь. Есть, например, теории, которые сопротивляются любым попыткам классифицировать советские правящие элиты как класс или слой, рассматривая его как более «бесформенный» объект, и даже отвергают такие ключевые понятия, как «способ производства», при описании советской действительности. Постмодернистские настроения в последние десятилетия оставили свой след и в рассматриваемой нами дискуссии (как и везде).

Глава 8 книги ван дер Линдена «Западный марксизм и Советский Союз», озаглавленная «Вместо заключения», представляется слишком скромной и краткой. Из нее, как и из работы ван дер Линде-на в целом, можно выделить «большую тройку» суждений об СССР – (1) выродившееся рабочее государство, (2) государственный капитализм, (3) бюрократический коллективизм. И все это сочетается с рассуждениями об азиатской детерминанте или обходном пути развития. Возникает вопрос: что мы должны получить в результате изучения этих сумбурных интерпретаций?