Стадия серых карликов

Дед озабочен и озадачен демократией, точь-в-точь как Аэроплан Леонидович — какой бы ключик к ней подобрать, ведь есть же, есть где-то, не может быть, чтобы не существовало, какого-то замочка, секретного-пресекретного, но замочка, с помощью которого можно привести развитие демократии в совершенно правильное, испытанное и надежное русло. С учетом социальной справедливости, разумеется… У деда написаны свои «Параграфы бытия», да неувязка одна: гордился знакомством с множеством лиц, которые сейчас развенчивать надо, и потребовалась коренная переделка с целью оставления потомкам честных свидетельств очевидца. И спешить не надо бы: а вдруг все вернется на круги своя? Быть может, не печатать мемуары, поручить внуку выждать, убедиться, чтобы не промахнуться? Или сочинить два варианта: один для всех героев положительный, а другой — ровным счетом наоборот?

Рядом с нашей парой присел бывший известный писатель, несколько раз лауреат премии, переименованной впоследствии в государственную. К каждому его юбилею издательства страны щедро печатали его сочинения, в сущности, те же «Параграфы бытия». Поэтому Аэроплан Леонидович и возмущается: известному графоманить вовсю можно, а ему нельзя?! Нынче о восьмидесятилетии никто и не вспомнил, все отвернулись, сочтя, видимо, его уже почившим в бозе. Попав в зону критической трезвости, графоман-лауреат продумывал хитрый ход: достать какие-нибудь документы, свидетельствующие о том, что ему в действительности на два года меньше, и таким образом восьмидесятилетний юбилей будет как бы вновь впереди, а уж к нему надо будет подготовиться как следует. Сейчас в архивах какой угодно документ раздобыть можно: спрос рождает предложение…

Потом рядовой генералиссимус косяком пошел: таксист, нацепивший по недомыслию, поскольку при вожде он давно бы уже сидел, портрет Сталина на заднее стекло, две разъяренные Около-Бричихи расспрашивали у прохожих дорогу в любую редакцию, чтобы пропечатать в ней безобразия, замеченные ими. Прошел и юноша, вступающий в житье и размышляющий о том, как отблагодарить почувствительней учителя, который, по его мнению, занизил оценку в аттестате зрелости, а от взятки — неслыханное дело! — отказался. В портфелях пронесли сразу два проекта — абсолютно противоположных по содержанию, но которые одинаково могли бы облагодетельствовать население и человечество, поэтому будут приняты и введены в действие. Оживленно разговаривая и возбужденно жестикулируя, предчувствуя несомненную победу, спускались к Центральному телеграфу сразу три Аэроплана Леонидовича с намерением самым заказным, с уведомлением, а если можно, то и с объявленной ценностью, отправить Куда следует коллективный донос, который называется нынче открытым письмом. Наконец, и сам рядовой генералиссимус собственной персоной промелькнул — доброжилы, отвечающие за операцию, уговорили его каким-то образом прогуляться по улице Горького или же нашли совершенно идентичный экземпляр.

«Пора, клиент созрел», — подумал Великий Дедка, поскольку убедительней всего насчет Около-Бричко сам Около-Бричко, и, как бы между прочим, озвучил свои мысли:

— С Чернобылем зрело у вас получилось… Это то, чего не хватало. А сейчас это есть. А вот Около-Бричко — не слишком ли большой тираж, не слишком ли подозрительный успех? Сейчас все говорят «хомо советикус», «хомо советикус»… Для отчета самому Сатане термин лучше не придумаешь. А кто его заменит? «Хомо демократикус»? Тут, попутно замечу, сам Аэроплан Леонидович еще своего веского слова не сказал… А вы его укокошить, извести под корень хотите. Он ведь — великий преобразователь и трансформатор, по вашему проекту и с вашего благословения. Или команда поступила создать «хомо купи-продай?» И как же вы без такого садовника, как Аэроплан Леонидович, намерены еще один новяк вырастить? Не запаршивеет ли сразу? Нет, Аэроплан Леонидович еще послужит обществу, мы его в обиду не дадим. Ведь он — как песня, музыка и слова не народные, а ваши. И эту песню, как поется, не задушишь, не убьешь.

Лукавый взглянул на Великого Дедку пылающими глазами, словно двумя струями из огнемета пожаловал, и сразу исчез. Только пахнуло кислым теплом от мезонного двигателя — никто из людей не видел, как рванул губернатор нечистой силы с места: в полете он приобрел стандартное обличье с рогами, с копытами, с клыками, с мохнатыми волосами и шикарным хвостом с кисточкой. Приземлился на Моссовете, закрутился вокруг флага — полотнище скаталось вокруг древка мгновенно. Должно быть, нечистый отоваривал там талоны на мезоны, заправлялся, поскольку, спустя несколько секунд, был замечен уже на Луне, где у них дислоцировалась межрегиональная группа по делам Солнечной системы.

Глава двадцать седьмая

— Иван Петрович, вставай, приехали, — расталкивала Варварек кемарившего под Пушкиным поэта. — Ты на свиданку явился или дрыхнуть? Я его ищу, ищу, а он под кепариком дрыхнет.