Стадия серых карликов

Если бы процессии два-три лозунга, почему-то подумалось Ивану Петровичу, два-три разноцветных воздушных шарика, то ее вполне можно было бы принять за праздничную демонстрацию. Сколько ни приглядывался он к людям, ни у кого на лице не было ни грусти, ни печали, ни скорби, не говоря уж о горе, а угадывалась почему-то служебная дисциплина, выполнение обязанностей, организованность и участие в важном мероприятии. Как нельзя кстати, он различил в толпе Аэроплана Леонидовича — при черно-красной повязке, свидетельствующей о его важной роли в этом событии. Нет, не удивился Иван Петрович, встретив старого знакомца здесь.

А памятники — камень и металл в самых причудливых сочетаниях, предназначенные для борьбы со временем и вечностью: оказывается, после нас вовсе не потоп?! Соревнование оставшихся в живых или состязание мертвецов? И после смерти — не равенство и не братство? О, как был прав Лев Толстой, запретивший на своей могиле ставить какой-нибудь памятник — холмик и все.

Варварек, как змейка, умело лавируя в толпе, втиснулась в контору, и, не обращая никакого внимания на отнюдь не радостные возражения присутствующих, решительно внедрилась в пространство нужного кабинета. Иван Петрович едва догнал ее, запыхавшись, остановился позади, как и договаривались. Неприступный начальник, то ли директор кладбища, то ли председатель загробного малого предприятия, одетый соответственно с местом исполнения обязанностей в черную рубаху с множеством молний, расположенных вкривь и вкось, судя по всему, имел обыкновение разговаривать с просителями под углом в сорок пять градусов, а попросту говоря — отворотя морду. Он тоже был из хозяев жизни, правда, в конечном ее значении, от него зависели и мертвые, и живые — власть над ними придавала ему особую вальяжность и как бы возвышала его над всем миром.

— Я — Варвара Лапшина, — резко произнесла Варварек, и от ее голоса звякнули стекла в окнах.

Хозяин жизни и смерти вздрогнул, повернул гладкое и ровное лицо к ней, улыбнулся, предложил стул, взглядом показал на Ивана Петровича: гражданин, быть может, лишний?

— Мой человек, — объяснила Варварек, брезгливо села на неприглядный, темный от времени стул и заложила ногу за ногу.

— Есть люди, которые бы откупили ваш участок, — сказал хозяин, не отворачиваясь от посетительницы по причине заинтересованности в важном деле.

— Не подходит, — ответила Варварек.

— За хорошие деньги.

— Мне деньги не нужны.

Председатель загробного кооператива вздохнул недовольно, предложил Варварьку дорогую сигарету, приглашая как бы тем самым к неспешному разговору, осмысливанию ситуации, поиску решения. Она от сигареты отказалась, тогда он протянул пачку Ивану Петровичу, вербуя его обходительностью в свои потенциальные сторонники, однако поэт предавать даму не стал.

— Совсем не курю, — без намека на какое-то расположение к хозяину кабинета сказал он.

Председатель жизни и смерти еще раз вздохнул, повыразительней, чем первый раз, и уже с едва сдерживаемым раздражением: им добра желают, а они — свое!

— А вы знаете, кто вас просит? — никогда в жизни Иван Где-то не слышал слов, произнесенных с более мощным подтекстом, чем эти.

— Знаем, — ответ Варварька не был перенасыщен так значением, как вопрос, поэтому председатель решил уточнить:

— Предполагаете, что знаете, или знаете точно?

— Знаю точно. А вы знаете, кто я?

— Мы с вами недостаточно знакомы, — собеседник опустил взгляд на свои любимые сорок пять градусов вниз, вероятно, от смущения.

— Я — Варвара Лапшина.

Варварек снова представилась, придала своим выходным данным тоже какое-то особое значение, и Ивану Петровичу казалось, что они обмениваются не мыслями, а перебрасываются лишь им понятными, да и то нельзя сказать с полной уверенностью, символами. Он решительно не понимал, что еще означает «Варвара Лапшина», кроме того, что он знал. Тем не менее, на собеседника это, наконец-то, произвело впечатление — черты лица у него смягчились в сторону почтительности. «Будь я на его месте, — подумал Иван Петрович, — то заявление: «Я — Варвара Лапшина» оставил бы без последствий. Разве что украсил бы его банальным «очень приятно».

Между тем Варварек взяла инициативу в свои руки: раскрыла сумочку, вынула пачку денег и бросила небрежно на стол, сказав, что могила должна быть выкопана завтра к двенадцати дня. И сказано это было таким тоном, что можно было подумать: во власти Варварька сделать заказ и к двенадцати ночи, и председатель должен, безусловно, оценить то, что она решила хоронить все-таки днем, а не ночью. Тон ее немного смутил его, но выучка была выучкой — пачку он мгновенно, как в детстве сачком ловил бабочек, накрыл массивной подставкой для календаря, на которой соцреализм пристроил двух энтузиастов народного хозяйства: героя-шахтера с огромным отбойным молотком и героиню-колхозницу с поэтическим снопом.