Судья поморщился от бестактности, обвинительного броска народной заседательницы из отдела народного образования. Она сидела справа. Подружка Ширепшенкиной, из одной мафии, подумал судья и поднял руку, останавливая пышущую и фыркающую благородным гневом деятельницу уездного просвещения. Будь они наедине, он сказал бы ей, что здесь не рынок, здесь народный суд. Дело какое-то хилое, потерпевшая совсем не жалуется, да и вообще, как утверждает потерпевшая, между ними ничего такого не было. Тут народное просвещение снова вскипело: на шестом месяце, как же ничего не было? Да нет, потерпевшая не то имела в виду. А что же? А то, что они любят друг друга, и отца ее будущего ребенка требует освободить. И не называйте меня потерпевшей. Вот так-то…
Мадам Ширепшенкина перегнула палку с требованием показательного суда, ее подруге ничего не осталось, кроме как высказывать сомнение в искренности заявления потерпевшей. Может, ее кто-то подучил так говорить, может, что-то подарили или пообещали подарить, а может, и запугали… Черт побери, новый дом за столько лет в Шарашенске построили, квартиры через неделю-другую распределять будут, и если процесс будет недостаточно показательным, то сколько еще лет придется ждать?.. Обещали…
Ордер на новую квартиру совсем не улыбается… Надо уходить в какие-нибудь шабашники, в кооператоры по-нынешнему. Садитесь. Может, есть вопросы у заседательницы слева? Пай-девочка, на височках синие жилки трепыхаются, губки бантиком — вот такие музыкантши из детских садиков запросто могут в совещательной комнате поднять нежную ручку за высшую меру. Нет, она к этой жизни еще не накопила серьезных вопросов.
Приступаем к допросу свидетелей. Пригласите ммм… Фамилия, имя, отчество. Четырнадцать лет. Можно подумать, что побольше. Вы утверждали, что в новогоднюю ночь слышали с подружкой, как кричала, условно скажем, потерпевшая в кинобудке. Да, слышали… Кто же из тебя вырастет, если ты шпионишь даже в новогоднюю ночь? Конечно, она или ее подружка Танька, или обе сразу были влюблены в Ромку — поэтому в пятом или шестом часу утра, когда все уже разошлись, и оказались у кинобудки. Вход с улицы. Хотели взять у обвиняемого диски, чтобы переписать на магнитофон? И услышали крики? Какого характера крики? Евгения скандалила с обвиняемым или упрашивала его не трогать ее, звала на помощь? Нет? Нет — мы вас правильно поняли? Да.
Вопрос защиты. С виду пигалица, у защиты нос в веснушках и в очках, два пучка русых волос торчат в разные стороны, но славится мертвой хваткой. Если вцепится в жертву, то, для того, чтобы она оставила в покое, этой барышне надо отрубить голову. Во-первых, защита не считает Евгению Штанько потерпевшей, если уж ее называть так, то совсем по другим причинам — намек в адрес мадам Ширепшенкиной, предварительного следствия, всех тех, кто затеял судебную канитель. Во-вторых, у защиты есть один вопрос и одна просьба к юной свидетельнице. Скажите, свидетельница, как Евгения Штанько кричала, что это можно было расценить как призыв о помощи? Не могли бы воспроизвести эти крики? Свидетельница воспроизведет, почему же нельзя. Вот так: ой, ой, Ромочка, ой, ОЙ-ОЙ-ОЙ!
В зале смех, переходящий не в овацию, а в хохот. Защита вся покраснела, наверняка, для нее самой подобные возгласы не более чем теория. Хотя кто знает, во всяком случае она просит пригласить в зал Таньку, вторую свидетельницу. Результат тот же — хохот, только на этот раз с аплодисментами в адрес веснушек и торчащих пучков волос. Защита просит суд, учитывая возраст свидетельниц, считать воспроизведенные здесь крики отнюдь не призывами о помощи, а естественными физиологическими выкриками женщины в определенной ситуации. Высокий суд в лице председателя почему-то одновременно вспомнил ордер на квартиру и анекдот про «тады ой», который наверняка заседателю справа известен, а слева, у пай-девочки, заполыхал румянец возле ушка. Эпизод и ордер летели к чертовой матери.