Стадия серых карликов

— Парватов, он же Рура, — начал Василий Филимонович, но майор попросил продолжать, и лучший участковый столицы, подражая капитану Жеглову, доложил всю ориентировку без запинки. И даже переплюнул Жеглова — доложил даже реквизиты документа: исходящий номер, время подачи, фамилию подписавшего и даже оператора назвал правильно.

— Слушай, какая память, а? Если такая память, так почему же ты только старший лейтенант? И такого человека наши околоточные уделали, да? А-а, так вот отчего такая память! Ц-ц-ц… Пей чай, дорогой, на тебе живого места нет, а чай — лучшее лекарство, на втором месте после коньяка. Пей, пожалуйста, я отлучусь на минутку.

Вскоре в коридоре послышался шум, крики, потом все стихло, и вошел майор, вытирая платочком кровь из уголка губ.

— И мне врезал, бандюга. Теперь мы с тобой кровные кунаки, — и он засмеялся. — Поедем искать твои документы. Найдем, не бойся. Слушай, а ты переодеться с собой не носишь? Тебя в таком виде наши околоточные опять приведут ко мне — не сможешь отойти от горотдела и на двести метров. Да еще без документов — вах…

Кровь у него перестала сочиться, и майор открыл шкаф с одеждой, нашел чистую отутюженную форменную сорочку и преподнес гостю.

— От всей души — со своего плеча, прими, дорогой, скромный подарок. С погонами майора бери. Посмотри, твои погоны в крови… Стоп! У меня есть капитанские, — он вернулся к шкафу и нашел там погоны, — только лишние звездочки не снимай, на разжалованного будешь похож. Надевай капитанские, если я не прав — пусть меня министр рассудит! За такое нарушение формы, вах, я готов ответить! С коньяком, да?!

Глава сорок шестая

Эх, не будет от Ромкиного дядьки-милиционера толку. Надо действовать так, как сама задумала — с таким умозаключением Мокрина Ивановна покинула вечером избу Ивана Филимоновича. Никто из них не умеет, как следует, хитрить, устраивать подкопы, идти в обход, стрелять наверняка — нет, тут без стрельбы не обойтись, но не из кривого ружья. Правильно говорил Сидор Артемович: Мокрино, по документам ты дурна, но не будь дурою! Золотые слова…

Откуда они думают брать детей, если таких хлопцев, как Ромка, судить, в тюрьму сажать за любовь? Где это видано, где это слыхано?! Оно, конечно, Женьке первого сентября в десятую группу идти, десятый класс по-нынешнему, так она до первого сентября родит. Чтоб мне белого света больше не увидеть — родит, а батько в тюрьме будет сидеть?

Тут и так несчастье за несчастьем. Батько Женькин, считай, не жилец на этом свете. Второй раз спинной мозг поменяли — мыслимо ли, чтоб человек нормально с чужими мозгами жил? Тут свои как-никак, и то… Оно, конечно, разве у нас жизнь? Борьба. Революция, гражданская с тридцатью тремя самыми демократическими и самыми народными властями, религия — опиум, валяй церкви, пролетария — соединяйся, а трудящего землероба в класс, который под корень, комбед сверху, чтоб всем нечего было терять, кроме собственных цепей. Ой, долго же ими бренчали, все теряли и никак не удавалось потерять: ни в раскрестьянизацию, которая до сих пор зовется коллективизацией, ни в тридцать третьем, спасибо товарищу Сталину и верному его соратнику товарищу Кагановичу, селами вымирали, а цепи так и не потеряли. Как же, такой дорогой подарок от родного и любимого. В тридцать седьмом он их перековал разве что на карающий меч, врагов народа выдумал. А там война проклятущая, что осталось от родного и любимого, так немец выбил, вывез, выжег. После войны жизнь рассчастливая в землянках, на коровах пахали и на бабах, опять голод, а как же — трофеев пол-Европы, их же кормить надо. Они же не привычные к голоду, как свой народ, который перетерпит от любой власти, пусть и работает за палочку. За нее, палочку, аж до Хруща, этот жизни чуть-чуть дал, а потом коров отобрал, огороды обрезал, а тракторы колхозами выкупайте, чтоб сами богатыми были. Довел бы до голодовки, ох, довел бы, да скинули. Ну, бровастый давай себе медали да ордена цеплять. Да ордена такие, как сковородки, на полпуза, грудь даже, говорят, для них ему расширяли. Брехали, наверно, ну а село — оно совсем неперспективное стало, все еще солдатки под соломенными крышами перебиваются. Тут и счастье нам подвалило — мирный атом, такой смирный, что жить с ним рядом невозможно. Тут уж действительно появились неперспективные села, да что там села, и города тоже. Все в них бросай и уезжай. А за что ж мы боролись и боремся, за что глотки друг другу перегрызаем, а? Молодых-то за что, за грехи наши? За что Женьке? Она ж с чернобыльским загаром, у нее, кто знает, может, четвероногое дитя родится, наподобие того восьминогого лоша, жеребенка то есть? Раньше замуж выходили и в тринадцать-четырнадцать и таких козаков рожали — ойо-ёой! Тут девка как гренадер, паспорт получила, а эта, эта сучище Ширежопкина, культурное слово для них откопала — растление… Ну и я для тебя кой чего откопала, еще посмотрим, чья возьмет! Посмотрим…