— О-о, у тебя голова, спорить не буду, — согласился Степка и протянул руку к граненому изделию из мутного стекла.
— В конце концов, ты пить ко мне пришел или говорить?
— А чо я, ты говори, говори, Леонидыч, — воодушевлял хозяина Степка, но сам, как нашкодивший школьник, сложил руки на столе.
— У меня великий замысел, Степан Николаевич. Пойми, десятки поколений человечества, многие миллиарды людей каждый день проходили мимо великого изобретения и открытия, а я не прошел мимо! Мыслишка вроде бы совсем простенькая, а на самом деле — гениальная, революционная. Нет ножей в вашей столовой? Прекрасно! Они и не нужны. Наш общепит интуитивно подошел к мысли о ненужности ножей в своей системе, но занял как бы извинительную, половинчатую позицию! Тут нужен революционный переворот!
Аэроплан Леонидович был охвачен пафосом тотального переустройства мира, сам из себя черпал вдохновение, а сосед поступал странно: вначале на глазах у него появился сизый туманец осоловелости, потом они закатились под лоб, и тут же включилась система храпения.
И вновь Аэроплан Леонидович уступил, не толкнул нахала в бок. Должно быть, Степка-рулило в течение своей жизни выслушал немало зажигательных речей, предназначенных для сотрясения атмосферы над обществом, не более, и потому у него выработалась защитная реакция на любой пафос, который незамедлительно ввергала его в спячку. У Степки была явная аллергия на пафос, а рядовой генералиссимус пера подумал, что это винные пары его убаюкали, пусть минуту-другую подрыхнет сосед, мы ему сейчас густого, как деготь, чайку дадим…
— Степан Николаич, стоп, приехали, — надавил хозяин на плечо гостю, который даже вздрогнул, должно быть, со страху, подумал, что уснул за рулем. — Чайку хлебни…
— Так ты все насчет вилок, Леонидыч? — просиял Степка. — Ты их крой, крой всех, у тебя получается! И одной ложкой можно обойтись, как в армии. Китайцы вообще палочками работают…
— Насчет китайцев — мысль! — воскликнул Аэроплан Леонидович, ткнув, как дулом пистолета, указательным пальцем в грудь соседа. — Это мысль, хотя лишь факт, лишь одно из доказательств.
— Мильярд, даже поболее — конечно, факт, — признал Степка.
— Ты за лесом, пусть даже китайским, не видишь суть явления как такового! — вынес приговор рядовой генералиссимус пера и, набычившись, возгордясь, зашагал по кухне. — Я замыслил огромное, революционное дело на всех кухнях мира! Что такое нож, Степа? Это оружие для убиения. Когда варвар жарил дичь на вертеле в походных условиях, он отрезал кусок мяса от вепря мечом, когда же этот варвар становился важным синьором, ему на званом обеде мечом орудовать было неприлично — и он повелел подавать столовый нож. Посему общепит интуитивно подошел к отрицанию столового ножа, по существу, если вдаль, вглубь и вширь тут разобраться, борьба с варварством, безусловно крупный шаг по пути к недосягаемым высотам культуры… И ты, Степа, должен мне здесь помочь. Минуточку, я сейчас…
Аэроплан Леонидович вышел из кухни. Степка воспользовался моментом, осуществив давно задуманное, все-таки сосед — зануда, и опустевшая посуда и стакан вернулись в безразмерные карманы его пиджака.
— Видишь, что здесь нарисовано? — Аэроплан Леонидович не дал загрызть сырком, сунул под нос ему какой-то чертеж.
На плотной бумаге тушью была нарисована столовая вилка, и Степка, подумав, что сосед решил разыграть его, благоразумно отмолчался. С автоинспектором, который остановил тебя и чего-то хочет, а чего он хочет, и ежику ясно, лучше всего не спорить, себе дороже.
— Полагаешь, обычная вилка, которой едим жареную картошку? Нет, дорогуша, это вилка будущего, называется
— Не на всю проезжую часть, — проворчал Степка.
— Да что же здесь непонятного?! — возмутился Аэроплан Леонидович. — Не вилка, а ножевилка, то есть нож и вилка в одном предмете. Для правшей крайний правый зуб утолщен, то есть чуть-чуть шире остальных, сбоку заточен, как нож, что позволяет резать мясо, масло, сыр, даже яблоки от кожуры сподручно будет очищать. У ножевилки для левшей — левая сторона шире и заточена. Непонятно?
— Да вроде бы рассвело, — без удовольствия сказал Степка, ожидавший уж никак не меньше того чуда, которое случилось утром.