Стадион

— Я тоже сначала не верила. Но если ты не предупредишь советскую команду, то во время встречи СССР и США будут жертвы. Шиллингу приказано выиграть любой ценой. Он ни перед чем не остановится.

— А сами баскетболисты — они–то что будут смотреть?

— А что они могут поделать? Тренер заменил игрока, выпустил на поле костолома, тот сделал свое дело — и все, можно продолжать матч. Это не спорт, а убийство.

— Как я тебя люблю! — порывисто обнял Эрику Тибор.

— Подожди. Я должна договорить, пока нам не помешали. У меня в Америке есть подруга — массажистка Лора Майклоу. Сейчас она тяжело больна, ей давали слишком много допинга… Я хочу рассказать о ней… Я должна сделать так, чтобы о судьбе Майклоу узнали все спортсмены мира. Более того, я ей поклялась сделать это. Ты мне поможешь?

— Да, помогу. Ты хочешь написать статью в газету или выступить на большом митинге?

— На митинге? На стадионе?

— Да. Митинг будет после окончания игр.

— Ну, о митинге мы с тобой еще поговорим. Я точно знаю, его хотят сорвать. Тут уже не Шиллинг будет управлять этим. Шиллинг слишком мелкая сошка для такого дела. В этом заинтересован сам генерал Стенли. Это мне точно известно, — Эрика запнулась.

О намерении сорвать митинг ей рассказала Берта Лох Нестерпимо думать о ней, сидя рядом с Тибором и глядя на его руку с выжженными буквами.

— Они просили писателя Шартена сказать речь, и тот согласился. Он будет расхваливать американцев, а потом даст сигнал, и молодцы из «Тевтона» сорвут митинг. У них уже заранее разработан план действий. Я не уверена, что успею выступить и рассказать про Лору Майклоу.

— Может быть, не стоит? — спросил Тибор. — Ты же знаешь, как это для тебя опасно.

— Знаю. Но больше молчать не могу. Не могу! Спорт для меня всегда был святыней, а теперь стал грязной сделкой. Иногда я сама себе становлюсь противной, а так хочется быть честной и чистой, выходить на старт с незапятнанной совестью…

Тибор ласково обнял девушку. Он так хорошо ее понимал и радовался, что у нее появились такие мысли, раздумье, появилось желание бороться, а не сидеть сложа руки.

— Да, — сказал он, подумав, — что касается попытки сорвать митинг, то тут все ясно. Мы это предвидели и сумеем прибрать к рукам «тевтонов». Это первое. Во–вторых, на митинге тебе дадут слово — это я тебе твердо обещаю. Только хорошенько подумай перед тем, как говорить, потому что выступить надо коротко — три — пять минут, не более. Это не собрание, а митинг. Тут каждое слово должно разить, как пуля. Я могу пообещать, что тебе не помешают говорить… А вот третья новость для меня действительно неожиданна: неужели они так боятся русских?

— Кто же их не боится в Америке? Если бы сто газет год за годом кричали у тебя над ухом, что русские хотят стереть Америку с лица земли, ты тоже стал бы их бояться.

— Да, возможно. Но большей глупости и придумать нельзя.

— А в Америке не считают, что это глупости. Должна сознаться, что я не все еще понимаю, но эта газетная шумиха действует мне на нервы. Я туда больше никогда не вернусь.

— Я тебя никуда не пущу. Ты поедешь в Будапешт, и мы поженимся. Никто не властен запретить тебе выйти замуж.

— Так оно и должно быть. Хотя, откровенно говоря, я не очень верю в свое счастье, но бороться за него буду, И мы будем, непременно будем счастливы. Правда?

— Правда.

— Наверное?

— Наверное.

Они еще раз поцеловались.

— Знаешь, — опомнившись, сказала Эрика, — когда ты рядом, я не боюсь ничего на свете. Так жить, как я жила до сих пор, нельзя. Генерал Стенли приказал затмить нашими спортивными успехами все остальные страны. Когда я слышу такие приказы, я выхожу из себя. Я хочу соревноваться, хочу честно побеждать… Кстати, Нина Сокол тут? Мне придется встретиться с нею. Имей в виду, Тибор, первенства я не отдам, но соревнование будет честным.

— Да как же иначе? Но ты будешь соревноваться не только с Ниной Сокол.

— Ас кем еще?

— Есть тут такая девушка Ирина Гонта, я видел, как она тренировалась. Правда, она впервые выступает на международных соревнованиях.

— Все равно, главная моя противница — Нина Сокол! Ты пойми меня правильно, Тибор, я иногда ненавижу спорт, но считаю, что он должен быть честным. И я не понимаю, почему Артур Шиллинг все время пугает меня русскими и говорит, что их нужно раздавить, так как они угрожают Америке. Что, они действительно хотят войны?

— Единственное, чего они хотят, — это мира.

— Раз ты так говоришь, значит, это правда.

Они замолчали, сидя друг против друга. Потом Тибор встрепенулся, словно что–то решил.

— Прочти это, Эрика, — и передал ей воззвание группы спортсменов ко всем студентам и молодежи всего мира. Целая колонна подписей темнела на листке.

Девушка впилась глазами в строчки.

— Тут все правильно, — сказала она.

— Мы напечатаем это обращение в газетах. Ты не хочешь подписаться?

— Дай перо, — решительно сказала Эрика.

— Подожди, я хочу, чтобы ты поняла, какую ответственность налагает эта подпись, чтобы ты поставила ее не только потому, что любишь меня…

— Это я понимаю.