Стая

– Да я сам! – Толе, с одной стороны, было приятно чье-то внимание, с другой – он насторожился как дикий лесной зверек.

– А посмотреть весь альбом можно?

– Да пожалуйста! – немного поколебавшись, согласился Толя. – Но там ничего интересного… У меня дома есть другие, там лучше рисунки.

Переворачивая очередную страницу, усач присвистывал – не то удивленно, не то восхищенно.

– Ты, малой, скажи своим, чтобы отвели тебя в школу художественную! Жалко же, если пропадет талант!

– Да на что мне. Это так, развлекаюсь я.

– Сколько же тебе лет?

– Двенадцать.

– И куда ты думаешь пойти учиться?

– Да разве я об этом думаю? – усмехнулся Анатолий.

В семье Квасцовых ни у кого не было высшего образования. Родители слишком уставали, чтобы еще задумываться о будущем своих детей. Выросли бы людьми приличными, да и все – так рассуждали они. Так повелось, что в роду Квасцовых все росли с золотыми руками. Девочки вязали и шили, мальчики – столярничали. Родители справедливо полагали, что в любом случае не пропадет никто.

«Профессия – это штука опасная, – иногда высказывал свои мысли отец. – Сегодня банкиры в моде, завтра – юристы. И вот так пашешь-пашешь, учишься, стараешься, а потом остаёшься ни с чем. Среди таких же голодных, ничего больше не умеющих. А если руками можешь хорошо работать, всегда хлебом семью обеспечишь!»

– Учиться – это дорого. – Анатолий повторил то, что слышал от соседей.

– Но есть места, где таких, как ты, талантливых, бесплатно берут! – горячо возразил незнакомец, которого взволновала судьба случайно встреченного «самородка». – Скажи, а ты крещеный?

– Ну да, – удивился Толя. – А это тут при чем?

– Так ты скажи своим – пускай тебя в Лавру пошлют учиться! Там есть отделение иконописи. И дело хорошее, и хлеб надежный. И у тебя точно получится.

– Да откуда вы можете знать?

– А я вижу, – улыбнулся он в рыжие усы, – в твоих рисунках нет техники, но есть душа. Технику-то наработать можно, а вот душу – нет. Либо умеешь кусочек души картине отдавать, либо – нет, по-другому быть и не может.

– А вы что, художник?

– Можно сказать и так… Запомни мои слова. Время быстро пролетит, станешь юношей – не теряйся, иди в Лавру. Сам подумай – неужели хочешь всю жизнь в этом бараке провести?

– Я бы в город хотел уехать, – мечтательно вздохнул Анатолий.

Кажется, он впервые рассказал кому-то об этой своей мечте. В его семье к городу было принято относиться с долей презрения. Толе казалось это отчасти лицемерным. Презрение к недосягаемому. Слова «городская» или «городской» Квасцовы употребляли, когда хотели намекнуть о низком качестве обсуждаемого предмета (или даже человека).

«Смотри, фифа какая пошла! Видать, городская, – мать кривила обветренные губы и упирала красные руки в натруженную спину. – Такая не борща не сварит, ни котлет не накрутит! Только и думает, как бы волосы половчее завить!»

«Курица какая-то невкусная попалась, жиденькая. Городская поди, – вздыхал иногда за обедом отец, – То ли дело наша, колхозная!»

Незнакомец ушел, а Толя еще долго думал о его словах. И в этот день думал, и на следующий, и через неделю не забыл. Да, он давно мечтал о том, что будет жить в городе, среди переливающихся огней, нарядных людей с чистыми руками, тонконогих барышень, от которых пахнет сиренью и медом, шума-гомона и похожих на бурные реки толп. Все это так манило и влекло, только вот мечтая об этом пункте назначения, Толя всегда обделял вниманием карту пути. Он мечтает о городе – но как в него попасть, закрепиться? На что там жить? И как устроить, чтобы эти медовые девушки в шелковых платьях воспринимали тебя равным, а не брезгливо хмыкали, когда ты проходишь мимо.

А то, что рассказал усач, было похоже на план.

Прошло несколько лет. Пора было определяться с будущим. Родители считали, что он пойдет в ПТУ и станет токарем. Толя решил, что если он вот так запросто объявит о Лавре, семья поднимет его на смех. Будут говорить о свиных рылах в калашном ряду. И тому подобные обидные вещи.

Ему хватило продуманности сначала подготовить платформу, а потом уже лезть к своим с разговорами.

Сходил в местную церковь, посоветовался с батюшкой. Выучил необходимые для поступления молитвы – «Отче наш», «Придите, поклонимся», «Богородице, Дево, радуйся», «Взбранной Воеводе», «Милосердия двери». Целый месяц провел с книгами на церковнославянском, которые дал ему батюшка. Получил рекомендательное письмо. К затее с поступлением в семинарию он относился не как к откровению судьбы, скорее – как к первой ступеньке длинной лестницы, на которую ему мечталось забраться. Верующим он себя не считал (хотя батюшке, конечно, говорил иное). Послушно ходил на богослужения и даже иногда пытался настроиться на волну вселенской благодати и почувствовать то, что, судя по лицам, чувствовали окружавшие его люди. Но ничего не получалось.