Стая

Он твой отец. Он твой отец. Он твой отец.

Через десять минут я отправляю письмо, смываю в душе этот вечер и начинаю подготовку к утренней встрече.

Глава 22

– Я не одобряю тон твоего письма, Сесилия, – сразу же начинает отец, как только я показываюсь у него на глазах и иду налить себе кофе. Думаю, он вернулся домой поздно, и мне становится понятно, что причина его приезда – содержание письма, которое я отправила вчера вечером. Обычно он живет в Шарлотт, сделав меня единственным обитателем этого огромного дома.

– Ты меня вынудил, – возражаю я и сажусь рядом. – Ты сам хотел, чтобы я относилась к работе серьезно. Ну, это и я делаю – отношусь к работе серьезно. – Я раскладываю между нами свои расчетные листы. – Почти каждую неделю мне урезали зарплату на четверть часа, а в двух листах – на целый час.

– Ты можешь доложить об этом своему руководителю. – Своим тоном отец ни на что не намекает, и меня утешает, что мои отношения с Шоном всего лишь разлетевшаяся по заводу сплетня, не дошедшая до самого хозяина завода. Он больше не проявлял ко мне интереса, а если бы проверил камеры наблюдения, то, благодаря Доминику, не нашел бы самые непримечательные записи.

– Мы все кому-то подчиняемся. Уверена, одному ведомству будет интересно узнать, что твои работники годами получают зарплату не полностью и тем самым увеличивают тебе прибыль. Особенно они будут рады, если их поставит в известность дочь генерального директора.

В глазах отца горит злоба, а я пытаюсь храбриться. Я выжидаю, раздумывая, насколько это умный поступок в отношении моего будущего, но вспоминаю, как собрались вокруг меня эти люди, вспоминаю их нападки. Я делаю это не ради себя. Ради тысячи людей и их будущего, которое они отдают этому заводу.

– Я не планирую кляузничать. Но уверена, что проблема существует давно, и тебе нужно всерьез над ней подумать, потому что твои работники сыты по горло. Причем до такой степени, что вчера меня клеймили позором прямо на рабочем месте. Деньги стоят того, чтобы твои работники тебя презирали?

– Мне вообще все равно, что они обо мне думают. Я даю работу…

– Для людей, благодаря которым существует твой завод, это чистой воды воровство – говорю я, размахивая руками. – Ты хотел, чтобы я примкнула к твоему делу и заслужила свое место. Так вот, осадок поганый, сэр. Когда ты в последний раз был на своем же заводе?

– Я тебя услышал, Сесилия. Разберусь с этим, но не думай, что твои угрозы существенно изменили дело. Я управляю этой компанией с двадцати семи лет.

– Вчера вечером я боялась идти к своей машине. Ты хоть осознаешь, каково мне было?

– С годами ты тоже наживешь врагов.

– Рада видеть тебя таким обеспокоенным. Ты знал об этом?

– Если понадобится, я усилю меры безопасности. Уверен, это недосмотр бухгалтерии.

– Недосмотр, из-за которого в зарплате каждого случилась ошибка? Извини, но это полный бред.

– Не припомню, чтобы ты раньше была так остра на язык. Что на тебя нашло?

– Два дня назад там было тридцать восемь градусов! – Я чувствую, что сейчас взорвусь, и шлепаю ладошкой по небольшой стопке своих расчетных листов. – Тридцать восемь градусов – да уж, конечно. Это каторжный труд, и ты заставляешь меня там работать вместе с остальными. Неужели ты думал, что я заткнусь, заберу зарплату и подыграю тебе? Ну, тут тебе почти повезло. Я не обращала внимания, но вчера мне раскрыли глаза.

– Сесилия, перестань драматизировать. Я понял твои опасения.

– Когда ты в последний раз обновлял на заводе оборудование, чтобы людям, которые на тебя пашут, было комфортно там работать?

Он откашливается, опускает глаза и говорит ледяным тоном:

– Повторю еще раз: я разберусь.

– Типичный ответ, и, прямо скажем, я его не принимаю, сэр. Особенно, если мне достанется такое наследие. Завод с недовольными служащими, которые меня презирают, потому что не могут прокормить свои семьи? Нет, увольте.

Он резко выпрямляется.

– Я не собираюсь выслушивать нотации и угрозы от родной дочери.

– Раз меня вынуждают отвечать за твои ошибки, то я тебе все выскажу. Та женщина снова и снова повторяла, что я твоя дочь, а я понятия не имела, как донести до нее, что это ничего не значит!

Отец, прищурившись, резко на меня смотрит, и я чувствую на себе его тяжелый взгляд голубых глаз.

Я прикусываю язык, мысленно чертыхаясь из-за того, что перед глазами все расплывается, когда смотрю на отца.

– Кто доложит тебе о твоих злодеяниях лучше самой главной твоей ошибки?

Обстановка вдруг меняется, и Роман взволнованно глотает, после чего повисает тишина. На его лице мелькает что-то, похожее на раскаяние, но быстро исчезает.

– Мне жаль, что ты так считаешь.

На короткое мгновение я чувствую это – что-то осязаемое проносится между нами. В груди вспыхивает искра надежды, но я прогоняю ее, не собираясь отступать от своего решения.

– Хочешь, чтобы я гордилась своей работой? Плати мне. Хочешь, чтобы в моем тоне сквозило уважение? Будь почтенным работодателем. Хочешь, чтобы я уважала свою фамилию? Стань достойным человеком.

Роман поднимает на меня глаза и говорит тихим голосом: