Стая

– Salope, – с неприкрытым презрением произносит тетя Доминика. Я знаю, что это оскорбление в сторону девушки, пытающейся устроить нам в окне нечто вроде стриптиза. Я пытаюсь скрыть улыбку, но Доминик смотрит на меня в зеркало заднего обзора и все замечает. Честное слово, я вижу, как он кривит губы. Этого мужчину почти невозможно понять. Мы отъезжаем от окошка, и Доминик открывает упаковку, высыпав на ладонь таблетки и протянув тете нужную дозу вместе с водой.

– Я не ребенок.

– Пей, – произносит он приказным тоном.

Брюзжа, она берет таблетки и проглатывает их. Я вижу, как снова приподнимаются уголки его губ, а в глазах сияет то, что очень напоминает любовь. Я чувствую, как этот взгляд проникает мне под кожу. Тепло и уважение, с которыми он к ней обращается, утоляют непонятную мне нужду. Словно я знала, что он способен на эти чувства, и хотела увидеть воочию.

– Сколько осталось процедур? – спрашивает она.

– Мы уже говорили об этом. Шесть.

– Putain. – Черт.

Я хохочу, потому что понимаю ее.

– Je ne veux plus de ce poison. Laisse-moi mourir. – Я больше не хочу принимать этот яд. Просто дай мне умереть.

– По-английски, Tatie. – Он хочет, чтобы я была посвящена в детали их разговора. С каких пор Доминик такой тактичный?

– Засунь меня в ящик и забудь.

– В юности я так бы и сделал. Ты была ужасным родителем.

– Вот поэтому я не рожала детей. – Она поворачивается к нему и вызывающе задирает подбородок. – Когда я тебя приняла, мне только исполнилось двадцать. Ты не умирал от голода. Ты…

– Цыц, Tatie, – косится он на нее. – Сейчас отвезу тебя домой, там будет поудобнее.

– С этой болезнью такое невозможно. Не знаю, почему ты заботишься обо мне.

– Потому что мои первые попытки убийства потерпели неудачу, и ты стала мне нравиться.

– Это только потому, что ты чтишь память родителей.

Он сглатывает, и дальше мы едем в мирной тишине, пока Доминик не сворачивает на тесную дорожку. Фары освещают жилище в стиле Кейп-Кода[6] и запущенные растения на крыльце, большинство из которых завяли.

– Сиди. – Он выходит из машины и показывает ей оставаться на месте. Она не говорит со мной. Доминик открывает дверь и с легкостью поднимает ее на руки. Я вылезаю, и он смотрит на меня через плечо.

– Нет, сиди, вернусь через минуту.

Я оставляю его приказ без ответа и взбираюсь по ступенькам, чтобы открыть сетчатую дверь.

– Ха, а она мне нравится, – произносит его тетя, изучая меня в тусклом свете уличного фонаря. Доминик чертыхается, придерживая ее, и возится с ключами, но потом передает их мне. Я показываю ему каждый ключ, пока он не кивает на один, а потом проворачиваю его в замке и захожу в дом. Там я щелкаю самым ближним выключателем, и меня передергивает при виде разбегающихся по стене тараканов. В этом доме рос Доминик?

Доминик ведет тетю к старому креслу бежевого цвета, и она с облегчением вздыхает, когда они наконец до него добираются. Она откидывается на спинку, Доминик накрывает ей колени пледом, а потом скрывается в коридоре.

– Ты смотришь на него так же, как та девушка в аптеке.

– Изначально его сложно не заметить, – искренне признаю я, – но со временем становится легче не обращать на него внимание благодаря его жизнерадостному характеру.

Я осторожно, и стараясь не показывать этого, обвожу дом критическим взглядом. Здесь только старая мебель, с которой нужно хорошенько смахнуть пыль, почистить и вытравить насекомых. Не понимаю, как эта женщина планирует поправиться в такой обстановке. Она явно не смахивает на стерильную, но, судя по сказанному ей в машине, тетя Доминика не намеревается выздоравливать. Она испытующе смотрит на меня из кресла, а я смотрю на нее с таким же любопытством. Она изучает меня такими же как у Доминика серебристыми глазами. Сходство, совершенно точно, есть. Смотря на нее, я решаю, что ей самое большее сорок лет. Ужасно. Она слишком молода, чтобы сдаваться.

– Может, вам что-нибудь принести? Еще воды?

– Пожалуйста.

Я иду на кухню и включаю потолочный свет. Опять разбегаются тараканы, и меня начинает подташнивать. В раковине всего несколько тарелок, и по коже бегут мурашки, пока я ищу на полках чистый стакан. Я открываю холодильник, из которого воняет, и беру несколько кубиков льда, кидаю их в стакан, а потом открываю кран. Ставлю стакан рядом с ней на небольшой деревянный столик с вмонтированной лампой. Женщина включает ее и берет толстую книгу в кожаном переплете – Библию на французском языке, полную потрепанных закладок.

Доминик возвращается с коробкой для пилюль, датированной по дням, и пластиковым ведром для мусора. Он кладет таблетки на стол, а ведро ставит рядом с ней.

– Все разложил по дням. Принимай их, Tatie, или станет хуже. – Заметив Библию, он фыркает от смеха. – Тебя уже ничто не спасет, ведьма.

Я жду, что она откроет от удивления рот или возмутится, но тетя смеется вместе с ним.

– Если на небесах есть черный вход, может, проведу и тебя.

– Может, я не согласен с Его политикой, – парирует Доминик веселым голосом.