Стая

— Поговорим, — легко согласился тот. — Между прочим, ваш старый друг — зовут его, кстати, Фридрих, — спрашивает весьма интересную вещь, которая едва ли найдется в вашем пособии для допроса пленных. Его интересует, действительно ли вы можете продать его покойного дедушку? И сколько это будет стоить? А еще он желает побывать на месте смерти и поставить там небольшой памятный знак.

Макс вздохнул. Похоже, придется воспользоваться услугами этого подвернувшегося типа — благо, на конкурента не похож, а криминала в сделке не наличествует.

Никакие законы не запрещают одному продать, а другому купить останки солдата вермахта, смертный медальон которого — овальный, надсеченный посередине металлический жетон — нашел Макс полгода назад в болотистом лесу у Мясного Бора. За такой медальон дойчи выкладывали триста пятьдесят евро — совершенно официально, через консульство, по установленной таксе. Выложили и за этот. Но очкастому клиенту взбрело в голову похоронить дедулю в фатерланде… Устроить не символические похороны с фуражкой в пустом гробу — закопать вполне реальные косточки. Причем именно дедушкины. Дурной каприз, а потакать таким капризам стоит лишь за хорошие деньги.

— Скажите ему, что стоить это будет три тысячи евро, — попросил Макс. И пояснил:

— Его предка дернула нелегкая в неудачном месте загнуться — тащить придется через топь и два минных поля… Но можно и за треть цены — если ему все равно, чьи косточки бабульке предоставить. Кстати, а вам-то что от меня надо?

Ответ заставил Макса уважительно присвистнуть и почесать в затылке. А еще — отчасти потерять интерес к внуку оккупанта.

— Мне нужен миномет в рабочем состоянии. Как минимум батальонный, еще лучше полковой. И два ящика» летучек», можно больше. А чтобы вам не хотелось с порога отказаться, предлагаю стартовую цену: пять тысяч евро. Почти как за двоих немецких дедушек. Это за саму машинку, мины за отдельную плату. Но ржавьё не предлагать.

— А пушка танковая не прокатит? — вздохнул Макс. — Есть одна, тридцать семь миллиметров, и тащить недалеко…

— Мне нужен миномет, — отрезал пришелец. И Максу отчего-то расхотелось спорить. Да и предложенная сумма не располагала к дискуссиям. Отдельная квартира превращалась из мечты в реальность.

— Лады… Но полковой не климатит, он же четверть тонны тянет, на себе не вынести. А батальонный… Есть на примете дурында. Наш, на восемьдесят два миллиметра. В хорошем месте лежал, почти новьё, даже краска не вся слезла. Шарахнет, так уж шарахнет. Но тяжелы-ы-ы-ы-й… Одна плита чего тянет… Я ж его в одиночку не попер, в тряпки масляные завернул да снова присыпал. Вдвоем пойдем, и то две ходки придется сделать, если вместе с минами. А «летучки» советую немецкие брать, есть у меня запасец, и не из земли, в ящике лежали… они к нашему вполне сгодятся, а сохраняются лучше…

Немчик по имени Фридрих следил за их переговорами, поблескивая очками, и глуповато улыбался.

И Максу пришла в голову плодотворная идея: а пускай-ка потомок оккупанта маленько возместит ущерб, нанесенный русской земле предком. И не только валютой… Вон какой лось здоровый — на таком минометы возить самое милое дело. Пусть растрясет пивной животик, благо дедуля его лежит не так уж и далеко от пресловутого миномета… Может, ха-ха, его «летучкой» из той дурынды и накрыло, какие только совпадения в жизни не встречаются…

— Ладно, по рукам. Как зовут-то? — перешел на «ты» Макс, и махнул Люсеньке-барменше — стоило обмыть знакомство.

Человек представился:

— Павел Иванович Граев. Можно просто Граев.

Прозвище «Танцор» Макс узнал несколько дней спустя, уже после того, как в окрестностях Мясного Бора они вляпались. И не в утыканное противопехотками болото. Много хуже…

А сейчас, опрокинув сто грамм за знакомство, он ненавязчиво спросил:

— Слушай, мне вот в толк не взять: зачем тебе эта бандура-то?

— Хочу салют сделать, — совершенно серьезно, без тени улыбки сказал новый знакомый. Лишь позже Макс понял, что ни тени иронии в ответе не было, чистая правда, — просто салют следовало понимать как «Салют».

2

Матвей Полосухин с детства не любил этот день — первое сентября.

Честно говоря, для многих школьников День Знаний — самая черная дата во всем календаре: кончается привольное лето, вновь садись за парту, грызи опостылевший гранит наук… А Матвей, ко всему прочему, учился еще и в школе-интернате, в двух сотнях верст от затерянного в тайге кордона, где жили родители. Говорят, что в зрелом возрасте школьные годы принято вспоминать с ностальгической грустью, — Матвей если и вспоминал, то присовокуплением матерного словца. Холод вспоминался, голод (времена были тяжкие, послевоенные), да еще жестокие подростковые драки после отбоя.

В общем, крепко не любил Матвей день, начинающий осень. Нелюбовь оказалась взаимной: случались с Матвеем первого сентября самые разные жизненные неприятности, — не каждый год, но достаточно часто. Как-то раз даже со смертью на чуток разминулся — опрокинулась лодка-долбленка, на которой сплавлялся по бурным верховьям Кизира, едва на берег выбрался…