Стая

Человек, которого она знала как Максима, выскочил из-за опрокинутого зонта, как чертик из коробочки. Рявкнул: «Уходим, быстро!» Схватил за рукав, потянул за собой. Она машинально сделала шаг, другой, остановилась. Сумочка! Он сначала не понял, потом нагнулся, подхватил сумочку, сунул Людмиле. Она хорошо рассмотрела его руку. На рукаве кровь. Он тоже заметил, махнул рукой в пренебрежительном жесте. Кровь была чужая… Он снова быстро потащил ее, она перешагнула упавший стул, обошла упавший стол, зонт… Под ногами лежал человек. Стрелявший в них человек в сером костюме. Голова повернута набок. Вернее, то, что от нее осталось. Задняя часть головы разлетелась по полу летнего кафе…

Потом в событиях случился провал… По крайней мере, ничего вспомнить о последовавших секундах — или минутах — Людмила не смогла. Потом ее выворачивало наизнанку, рвало на серый булыжник, она не видела ничего, кроме булыжника; и не чувствовала, не воспринимала ничего, кроме судорог, скрутивших желудок. Потом кончилось и это.

Она подняла голову. Мир возникал кусочками, фрагментами. Стена. Грязная желтая глухая стена-брандмауер. Мусорные бачки. Двор-колодец. Рука, протягивающая ей платок. Она машинально взяла, машинально вытерла губы. И спросила:

— Что это было?

Граев не ответил. Потому что «это» еще не кончилось. Но женщина пришла в себя — уже хорошо. Сейчас надо уносить ноги. Вроде никто не заметил их парочку, быстрым шагом уходившую от летнего кафе и нырнувшую в подворотню, но… А «что это было», Граеву тоже хотелось бы разобраться.

— Некогда, потом поговорим. — Он повлек ее в угол двора, где виднелось нечто, напоминающее заднюю дверь проходной парадной.

Действительно, дверь — но заколоченная. Он вытащил складной нож, торопливо, рискуя сломать лезвие, отдирал доски. Гвозди, по счастью, оказались не слишком длинными.

— У меня машина, там, на проспекте… — Голос Людмилы еще плыл, ломался, но способность мыслить, похоже, вернулась. Молодец, быстро оправилась.

— Постоит, никуда не денется твоя машина… — сказал он, не заметив, что перешел на «ты».

Он отдирал последнюю доску, когда за аркой, ведущей на бульвар, взвизгнули тормоза.

— Лезь, живо! — Толкнул ее к распахнувшейся двери.

Под аркой забухали торопливые шаги нескольких человек.

Людмила промедлила одну-две секунды, он буквально впихнул ее в полутемный подъезд, ввалился следом. И тут же сзади загрохотали выстрелы, пять или шесть пуль прошили дверь. Мутные стекла со звоном вылетали, дерево расщеплялось.

Танцор вжался в простенок. В происходящем он понимал не больше Людмилы, скорее даже меньше. Действовал на рефлексах, отнюдь не угасших за пять лет спокойной и мирной жизни. Выдернул трофейный «Стечкин», расстрелял по набегавшим людям последние оставшиеся в обойме патроны.

Прыти у бегущих по двору убавилось. Четверо бросились врассыпную — и из укрытий снова начали садить по двери в четыре ствола. Пятый человек упал и неподвижно лежал на середине двора.

Пистолет Граев кинул под ноги, не обтирая. Отпечатки на рубчатых рукоятках не остаются…

Женщина стояла в глубине подъезда, бессильно привалившись к батарее. Он снова повлек ее, как безвольную, обмякшую куклу, — к парадному выходу. За спиной грохотали выстрелы.

…Серая «Волга» стояла метрах в двухстах от дверей, из которых они вышли. Две минуты ходьбы. Хотелось преодолеть эти метры бегом, но Граев сдержался. Сзади, в дворе-колодце, остались дилетанты, — судя по всем их предыдущим действиям. Наглые, опасные и безжалостные, — но дилетанты. Есть шанс, что сразу после прекращения ответной стрельбы в подъезд не сунутся, опасаясь ловушки.

На тихой улочке было спокойно. Редкие прохожие на приглушенную пальбу почти не обращали внимания. Возможно, принимали за хлопки китайской пиротехники, взрываемой ныне по любому поводу и без такового.

Стрельба смолкла.

Где-то вдали (там, у летнего пивбара?) завывала сирена.

Граев распахнул дверцу:

— Садись, быстрее!

Но с места тронулся не торопясь, аккуратно. Не привлекая внимания.

2

Машина Райниса — неприметная белая «четверка» — стояла рядом с домом, под навесом. А на входной двери красовался здоровенный навесной замок. Впрочем, это отнюдь не означало, что дом пуст и заперт снаружи. Замок был фикцией — крепился лишь к полотну двери, не мешая ей открываться. Три дня назад Макс сам повесил эту декорацию — дабы пресечь постоянные и назойливые попытки соседей-зареченцев привлечь Райниса к ежевечернему распитию картофельной самогонки.

За два с половиной часа наблюдения никто не выходил из дома. Никто не приближался к нему снаружи. Но один раз — всего один — Макс увидел за полураздернутыми занавесками какой-то намек на движение в глубине комнаты, какую-то смазанную тень…

Засада.