Стая бешеных

– Нет. Правда, я встречал ее один раз на Курском вокзале. Это было семнадцатого августа. Она садилась в поезд до Симферополя. Но в чем дело, я знаю.

Гордеев громко сглотнул.

– И что вы можете показать по этому делу? – спросил судья.

– По данному делу я могу показать следующее – убитый Ливанов был довольно высокопоставленным членом огромной разветвленной преступной группировки, именуемой «Братство»…

– Вы можете привести доказательства?! – наконец опомнилась прокурорша.

– Разумеется. Но, к сожалению, со следственными документами пока может ознакомиться ограниченный круг лиц, поскольку следствие это засекреченное и оно продолжается, – однорукий виновато скосился на присяжных.

– Продолжайте, – сказал председательствующий.

– В задачу Ливанова входило отслеживать пассажиров, покупающих билеты через крупные богатые фирмы. Соседнее место в купе резервировалось для мошенниц, которые и выманивали деньги у состоятельных попутчиков.

– Простите, – вскочил Гордеев, забыв, что однорукий в него когда-то стрелял, – а проводники вагонов были в курсе этих махинаций?

– Разумеется. В их задачу входило…

– Спасибо! – чуть не вскрикнул Гордеев. Как он угадал! Как Ирина угадала, жаль, правда, задним умом.

– Пожалуйста, – ответил однорукий, улыбнувшись. – Кроме того, махинации прикрывали коррумпированные, сросшиеся с преступностью работники правоохранительных органов.

– Значит, вы утверждаете, что Пастухова действительно садилась на поезд? – спросил судья.

– Да. Я также утверждаю, что в поезде она была обворована мошенницей, которую мы задержали. Как она вам представилась? – обернулся он к Ирине.

– Зиной.

– Ага. Зина. Понятно.

– Но это ничего не проясняет! – вставила прокурорша. – Пастухова обвиняется в умышленном убийстве!

– Вот собственно за этим я и здесь, – сказал однорукий. – При допросе одного из сотрудников милиции, который прикрывал преступников, выяснилось, что с места происшествия были незаконно изъяты и не занесены в протокол следующие вещественные улики: нож-финка с наборной ручкой и чемодан кожаный с женскими вещами, изрезанный этим ножом. Эти вещдоки могут быть предоставлены суду.

Гордеев о таком чуде и не мечтал. Ах, Турецкий, ай да сукин сын!

«Важняк» иронично улыбался в углу.

Были еще вопросы судьи, прокурорши, адвоката, но уже так, по мелочам, уточнялись детали. Только теперь Гордеев понял, почему однорукий так казенно выражается – он жутко волновался. С одной стороны, ему надо было выступить свидетелем защиты, а с другой, не раскрыть тайны ведущегося и, видать, сложнейшего, крупнейшего, важнейшего следствия.

– В зал судебного заседания приглашается свидетель Чуркин Игнатий Семенович, – сказал судья.

Если бы сидящие в зале были более внимательны на улицах и в метро, то узнали бы во въехавшем на коляске в зал безногом человеке мелькающего там и сям нищего. А будь они полюбопытнее, узнали бы и его кличку – Афганец.

Этот еще больше смутился от количества народа, что выразилось в кривой усмешке и каком-то развязном подхихикивании.

– Знаете ли вы подсудимую? – снова спросил судья.

Афганец посмотрел на Ирину и, хихикнув, сказал:

– Она.

– В каком смысле?

– Ну это она была с Геркой.

– Когда?

– Хи-хи… Когда грохнула его.

– Вы что, – вскочил Гордеев, – видели сам момент убийства?

– Видел я все. В том дворе у нас «красный уголок», хи-хи… Ну, это… отдохнуть там, посидеть, выпить. Я все видел. Как они зашли, как потом Герка вывалился из подъезда, как ножик схватил, как она его каблуком… А потом реветь начала, я ноги и сделал… хи-хи… – показал он на свои культяпки.

– Вы позволите допросить свидетеля? – встал Гордеев.

– Да-да, – сказал судья. – Пожалуйста.

– Игнатий Семенович, вы не могли бы поподробнее вспомнить, как все произошло?

– У меня только костыли оторвало, а мозги на месте… хи-хи…

– Расскажите посекундно, как это было?

– Ну как… Сели они в лифт, а там света нету. Это наши лампочку вывернули, зачем, хрен их знает. Вот что в лифте было – не видел. Не буду врать. Но чего-то, кажись, они там ссорились. А потом лифт обратно пошел, открылся, и Герка выходит. Видно, после темноты сразу ослепел… хи-хи… А вот она следом за ним и раз его за ноги. Он, правда, вывернулся. Но споткнулся – конь о четырех ногах спотыкается… А вот я не спотыкаюсь… хи-хи… И как ломанется об бетон башкой… А она его…

– Подождите, Игнатий Семенович, вы сказали, что Ливанов сам упал?

– Какой Ливанов?

– Ну, пострадавший, Герман, как вы его называете, Герка.

– Ну, сам завалился. И башкой как хряпнется… Аж слышно было, как хрустнуло в черепе…

Это был последний и самый удачный ход Гордеева.

Ирину освободили в зале суда.

– Да не мог я вам ничего сказать! – уже в который раз повторял Турецкий. – И не потому, что я вам не доверяю! Все должно было пройти абсолютно натурально! Нам надо было выводить Сынка… то есть Федора, из игры. И так он был уже на грани провала.

– А вы не подумали, что я мог просто помереть со страху?!

– Да вы и не поняли ничего! Но я все равно приношу вам извинения.

Сынок, а по-настоящему капитан милиции Сысоев, скромно сидел в уголке и попивал коньяк.