Стая Тамерлана

Собачка терпеливо дождалась выхода Тамерлана и потопала за ним вслед. Снедаемый голодом «подарок узбекских просторов» присел на корточки у стены дома неподалеку от магазина. Он выпил подряд четыре яйца и стал закусывать их углом буханки, вгрызаясь в нее зубами. Собачонка, склонив голову набок, внимательно наблюдала за трапезой. Выражение ее нелепой морды было сочувственным.

Заморив червячка, Тамерлан в первый раз посмотрел на попутчицу. Если раньше она испытывала несомненную, но беспричинную симпатию к этому человеку, схожему в чем-то с ней самой, то, увидев на дне обращенных к своей персоне виноградин золотистые искорки, влюбилась без памяти. И брошенный кусок хлеба, проглоченный чисто автоматически, никак не повлиял на родившееся чувство. Собачка проводила обретенного кумира до квартиры и улеглась на половичок у двери.

* * *

После ознакомления с бумагами Мызин заметно повеселел.

— Отлично, — радовался он. — Теперь мы подцепим Аркашу на крючок. Он думает, что неуязвим. Пусть тешится. Я последнее время усиленно изучал наркорынок, могу дисер накатать. Есть у него по-настоящему сильный враг. Они же там наверху все жрут друг друга постоянно. И если я грамотно стукану кому надо, Аркаше кранты.

— Мой друг передал копии этих документов в ФСБ и одной группировке, связанной с таджиками. Я же говорил, — напомнил Мурад. — Ну, и что из того? Заседин твой даже не испугался.

— А то, что твой друг тонкостей не знает. И феэсбешников, и эту группировку курирует одна банда на самом верху. А я знаю другую. И Аркаша разом скумекает, что я прав.

— Ну, а нам-то что с этого? Объясни.

— Не гоните коней, мальчики, не гоните…

— Не доверяешь? — спросил Ленька.

— Ну, почему? Я, понимаешь ли, суеверный. Раньше времени рассказывать не хочу, — вдруг сорвется? Мы устроим ему ловушку. Подробности немного попозже. Договорились? Погодите немного.

Место, где временно можно было перекантоваться, заговорщики обрели благодаря Сафарову. Это была та же пыльная квартира, где Мурад дожидался Артюхина. Славик на время согласился уступить ее.

Старую мебель наскоро протерли, подмели скрипучие полы и поставили чай. Гридин сгонял в ближайший магазин и затарился едой. Пару суток можно было отсюда не вылезать.

Но в планы Мызина это не входило.

— Так, парни, сегодня отдыхаем, а завтра в «Свечу».

— В «Свечу»?! — удивленно переспросил Гридин.

— Да, — с подъемом ответил Юрий. — Если говорить высоким слогом: нас ждет заключительный акт драмы. Именно там. И помолитесь всем богам, которых знаете, чтобы нам повезло.

— Может, ты все же скажешь, что задумал? Я так не пойду, — набычился Ленька.

— Завтра. Все узнаете завтра. Подъем в пять утра.

Глава 7

В камере-палате номер двенадцать спецучреждения для ненормальных преступников случилась перемена. Один из двух наиболее активных психов отошел от нейролептического удара и тут же пристал к новенькому. Однако недооценил свои силы, — они еще не восстановились, и озверевший от несчастной судьбы профессор Каретников дал ему отпор. Да такой, что самого Анатолия Валентиновича срочно привязали к койке дюжие санитары и накололи всевозможной дрянью. Уж очень строг был главный врач. Человек старой закалки, «вылечивший» некогда довольно гадов-диссидентов, он назначал больным лекарства только при буйстве. А буйства достаточно было совсем небольшого. Доза же всегда была, по меньшей самой мере, лошадиной. Метода имела колоссальный воспитательный успех — тяжелый, как молох, коктейль могучих химикалий вышибал любую дурь из самых бедовых голов. И результаты достигались гарантированно высокие. (А скептики утверждают, что в медицине стопроцентную гарантию дает только хирург, оттяпавший ногу, — новая конечность никогда не отрастет!)

У откушавшего шоковой терапии надолго, если не навсегда, отбивалось желание бузить. Те же, кто продолжал скандальничать, после нескольких курсов лечения превращались в «культуру». Этим термином медперсонал определял пациентов-ветеранов методы.

Если бы у очнувшегося после многочасового отупения Каретникова сохранилась чувство метафоры, он мог бы сравнить себя, например, с патиссоном. Белый потолок вверху был его прошлым, настоящим и будущим, он стал его вселенной, его проклятием и одновременно пределом желаний.

Когда профессора развязали, и он попытался изменить положение, в голове, обретшей неожиданную глубину и объем, отдаленно зазвенел колокол. Чугунный язык медленно ворочался, биясь о стенки черепа. Причем не того черепа, что украшал сейчас его плечи, а оставшегося где-то позади, в прошлом. А еще дальше того, заднего, на самой границе забвения, полоскались, мелко дребезжа по вогнутостям костей, маленькие колокольцы, по типу ямщицких…

— Ям… ямщ, — силился профессор выдавить последнее слово, но не хватало для того длины, уплывающего в будущее, опухшего рта.

Больные помогли ему сесть. Он непроизвольно обмочился, не чувствуя этого. Из угла рта потянулась длинная сосулька загустевшей слюны…