Старый король вздохнул – и это поразило Мурроу в самое сердце; хотя принц был в расцвете сил и прекрасно владел мечом и секирой, он отчаянно не любил огорчать своего повелителя.
– Так я и думал. Видел, как вы переглянулись, – Бриан жестом пригласил сына сесть. – Зачем тебе это, мальчик? Почему ты предаешь наш народ страданиям и адскому огню? Мы же не чудовища.
– В прошлом году, – тихо сказал Мурроу, – я сошелся в схватке с воином – я сказал, с воином, но он был всего на несколько лет старше, чем твой внук Турлоу. Это было на берегу реки Слейни, в Лейнстере, когда боевой отряд данов пытался помешать нам грабить их земли. И этот парнишка знал мое имя. Он произнес его трижды. Я не мог не ответить на вызов, – Мурроу потер щеку, осознав вдруг, что устал от душного тепла королевского шатра. – Он сказал, что много лет назад я убил его отца, что он рос, надеясь мне отомстить. И он попытался, – принц опустил взгляд на свои покрытые шрамами руки. – Моя секира прошла сквозь него, как нож сквозь масло. Но я еще несколько долгих недель гадал, рос ли щенок сам по себе – или в каком-нибудь вонючем длинном доме. И не было ли у этого щенка сучки-матери, которая вырастила его на сказке о мести Черному Мурроу из Кинкоры.
Мы пожинаем то, что посеяли, отец. И я засеял в сердцах сотен датских ублюдков жажду крови, моей или моего сына. Я не желаю Турлоу такой участи. Пусть он растет с Библией в руках, пусть собирает урожай с полей и умрет в постели, когда станет еще старше твоего. Вот о чем я мечтаю. И чтобы эта мечта сбылась, я должен собрать свой урожай – а после засеять это поле солью. Чтобы положить этому конец, должны сдохнуть все датские воины… и все их жены, сыновья и дочери.
Король взглянул на Мурроу безо всякой злости, но с огромной печалью.
– Храни тебя Всевышний, сынок, но и я когда-то думал так же. Считал, что мечом обеспечу долгую мирную жизнь всем своим сыновьям. Но, увы, мир устроен не так. Кровь порождает кровь; за бойней следует еще одна бойня. И лишь в прощении можно обрести мир.
– Если нам нужно просто простить своих врагов, то почему мы стоим лагерем в трех милях от Дублинских стен? Зачем вообще грозить войной, отец, если от того, чтобы бросить оружие и вкушать первые весенние фрукты, нас отделяют только извинения Маэл Морды?
В серых глазах Бриана зажегся тусклый огонек.
– Не глупи, мальчик. Я растил тебя не дурака валять. Ты не хуже меня знаешь разницу между справедливой и несправедливой войной. Мечом мы поддерживаем
Когда режут людей, это оскорбляет Порядок, сын мой. А когда режут невинных, это оскорбление самому Богу. И потому О’Руэрк должен понести наказание.
Мурроу поднялся и накинул на плечи отца медвежью шкуру.
– Тогда суди нас обоих. И прости меня, отец.
Бриан перехватил его руку и поцеловал ее.
– Моли о прощении Всевышнего, сын мой, и помни об этом дне, когда наденешь корону.
Мурроу кивнул и вышел из шатра. Бриан смотрел ему вслед; усталость, разбившая его тело, тяжелым камнем опустилась и на душу.
Глава 27
Когда Этайн вышла наконец из леса к юго-западу от ирландского лагеря, она с облегчением вздохнула. Она до смерти устала и стерла ноги; ее тело покрывали царапины. Пропитавшиеся потом медные волосы липли к голове. Сведенные судорогой пальцы цеплялись за узду пони, который, несмотря на облегчение ноши, тяжело ступал рядом с опущенной головой. Бран неподвижно лежал на носилках спиной вверх; последний раз, когда Этайн проверяла, сребробородый ирландец еще цеплялся за жизнь, а его бледный лоб вспотел и горел от жара.
За ирландским войском тянулись отстающие – пестрая толпа торговцев провизией и шлюх, мародеров и купцов. Рядом тащились телеги: в одних позвякивал товар, а пустые пасти других с нетерпением ждали собранных с поля боя тел; на множестве телег ехали целые семьи, вороны-падальщики в человеческом обличье и бродяги без крыши над головой, слетевшиеся на возможные военные трофеи. И все они стекались ко второму лагерю, стоявшему в тени лагеря короля Бриана, словно плесень, разрастаясь на стерни полей, принадлежащих раньше северным поселенцам Килмейнема. Этайн влилась в этот людской поток без малейшего труда, словно они знали, что ее место среди них.