Стая воронов

Сакс не ответил, лишь смерил Этайн тяжелым взглядом. По выражению его лица ничего нельзя было понять. Наконец он потряс головой.

– Неважно. Играйся дальше, Этайн – если так тебя зовут. Держи при себе свои секреты. Мы уже у ворот в Бадон. Можешь мне поверить: лорд Хротмунд заставит тебя сознаться, даже если для этого ему придется отрывать от тебя кусочек за кусочком. Когда будешь молить его о пощаде, о сладком забытьи смерти, вспомни, что я хотел тебе помочь.

– К-капитан! Подожди!

Но тот остался глух к ее тихой просьбе и погнал лошадь вперед по дороге. Всхлипывая от усталости и отчаяния, Этайн опустилась на солому, не в силах больше сидеть прямо. На нее волной нахлынула безысходность. Следовало бы взмолиться Богу, чтобы тот вселил в нее стойкость, даровал ей достойную смерть, отпустил грехи, но она лишь прикрыла глаза и расплакалась. Она оплакивала свою судьбу, проклятую женскую долю – эта горькая обида преследовала ее еще с детства. Она плакала и хватала ртом воздух, все глубже погружаясь в отчаяние…

Старуха позади нее цокнула языком.

– Заканчивай с этой ерундой, дочка, – сказала она, будто ножом взрезав одиночество Этайн. – Утри слезы. Подними голову. Если уж норны решили, что твой путь кончится здесь, то что толку плакать? Лучше встретить смерть проклятиями, а не слезами.

Ее упреки прозвучали для Этайн как пощечина. Она моргнула. Мокрые щеки залила краска стыда; она кивнула и попыталась улыбнуться, смахивая слезы тыльной стороной связанных ладоней. Но на старуху не взглянула.

Помедлив, она сказала:

– Ты говоришь, как один мой друг. Много лет назад.

– Хороший дан?

– Хороший человек.

– Тогда тебе очень повезло, дитя. Хорошие люди на вес золота. Большинство, как эти: наглые ничтожества в людской одежке с позолотой. Красивые на вид, но и гроша ломаного не стоят.

Старуха тихо стала напевать, убаюкивая лежащую у нее на руках беспокойную малышку. Добрая мелодия напомнила Этайн об их с Ньялом долгом путешествии.

У нее задрожали губы. Она смотрела на крепко сжатые кулаки и вспоминала, какой счастливой была в то время. В Ньяле она обрела отца, которого никогда не знала, брата, которого никогда не имела; он был ее защитником, ее исповедником, ее мужеством, ее совестью. При ней он пришел к истинной вере, у нее на глазах кривоногий священник крестил его на Корнуэльском берегу, они вдвоем поклялись до конца времен нести эту веру язычникам Дании. Это Ньял остриг ее медные волосы и научил вести себя по-мужски, чтобы с ней не случилось по дороге дурного. В каждодневных дорожных заботах – они вставали, молились, шли, ели, снова молились и ложились спать – Этайн открылось удовлетворение, неуловимая часть жизни, ускользавшая от нее в Гластонбери и Эксетере. Она могла бы жить так вечно, не поставь Господь на их пути этого проклятого беса, Гримнира. Теперь пришло время спросить себя: может быть, скрелинг и правда послужил Божественному провидению, когда вернул ее в Уэссекс, чтобы она искупила свою вину за разрушение Эксетера? «У Всевышнего долгая память», – говаривал Ньял в ночи, когда собственные грехи не давали ему спать. И теперь Бог оставил ее плакать и истекать кровью, как погибшие жители Эксетера? Эти страдания станут ее расплатой? Может, и так.

Ее тоску унесло волной спокойствия, Этайн нашла в себе силы поднять голову и взглянуть на жестокий серый мир. Старуха одобрительно прищурилась.

Прямая как стрела мощенная камнем дорога вела к городским воротам в лиге от них. Она прорезала заросший ежевикой пустырь, однотонный и скучный, как небо над головой; Этайн не увидела здесь ни намека на весну. Колючие кусты не пустили зеленых ростков, не набухли почки на дубах и буках – всего в полете стрелы от дороги. Дождь капал с голых ветвей.

В ста ярдах впереди дорогу пересекала, образуя перекресток, грязная колея. Здесь же стоял огромный охранный каменный крест – без сомнения, один из многих крестов Святого Альдхельма. На нем расселись тощие иссиня-черные вороны. Многие из них беспощадно долбили клювами по камню, словно мастера молотками. Они смотрели черными глазами точно на повозку и предостерегающе каркали. Старуха поежилась.

– Мерзкие Одиновы дети, – шепнула она, дернув в их сторону подбородком.