Стая воспоминаний (сборник)

Тут уж никуда не увильнуть, и Цезарь прекратил свой бег, пошел рядышком с тренером, помалкивая и лишь глотая воздух открытым ртом. Было бы крайней глупостью идти вот так рядом и помалкивать, Цезарь уже страдал оттого, что произошла у них размолвка, а ведь ничего подобного не случалось прежде, ведь очень любил он тренера, фанатично преданного морю, подводному плаванию, подводной охоте. Как они с Зурабом Шалвовичем пошли однажды плавать наперегонки без аквалангов, без ничего лишнего, как они стремительно плыли!

— Зураб Шалвович, — тихо произнес он, тронутый явившимся воспоминанием, — вы пощупайте. — И он, как давеча перед курортниками, выбросил руку углом, поиграл коричневым мускулом.

Зураб Шалвович потрогал его мускулы крепкими пальцами, потом и сам сложил руку углом с поднятым к голубому небу кулаком, позволил и Цезарю опробовать стальную мощь тренированных мышц и уступчиво сказал:

— Делай, как знаешь. А только — кровь с носа — не опозорься на соревнованиях. Понимаешь?

— Не опозорюсь! — поклялся он и прянул дальше по улочкам, оборачиваясь на бегу, помахивая тренеру ладошкой, пока тот не скрылся в одном из уличных притоков.

А как только вбежал во двор того дома, в котором жил надежный дружок Олег, так сразу сунул голову под струю водопроводного крана, сея брызги в цементированную лохань, чем-то напоминающую колодезный сруб, и крича при этом:

— Олег! Я тут! Я пришел!

— Иду! — откуда-то сверху, с мансарды донесся ответный возглас.

Разговаривать во дворе они не стали, потому что тайное надо держать в строжайшей тайне, и когда побрели но уличным плитам, когда Цезарь на ходу стал утираться маечкой и тут же надевать ее, влажную, измятую, на иссохшее свое тело, Олег ворчливо сказал ему на ухо:

— Будет у Стаси жемчужина. Будет! Дядю Жорика знаешь? У него и купим. О деньгах не беспокойся.

При этих словах Олег даже протянул ему руку для заслуженного рукопожатия, Цезарь машинально пожал руку добродетеля, не совсем понимая, предлагает ли приятель ему спасение или постыдную сделку. Он брел за приятелем, воображение рисовало ему закоренелого базарника дядю Жорика, всегда полусонного от жары, от груза лет, и временами с души Цезаря словно бы спадало бремя, а временами он чувствовал еще большую тяжесть на душе. Такой простой выход из положения, такой маленький обман, и даже не обман, а просто изворотливость… И когда он представлял, как эту, почти зримую, лелеемую мечтой жемчужину он будет преподносить потом Стасе, его всего перевертывало от сознания чего-то кощунственного, неправедного…

Но дружок Олег почти насильно за руку увлекал его на базар, потом мимо торговых лавок, заваленных помидорами, абрикосами, желтыми дисками домашнего сыра, пучками травы для приправы, увлекал мимо хранителей всей этой снеди, спокойно дожидавшихся покупателей и вдруг с невероятным азартом обрушивавших на них красноречие южан.

Господи, неужели этот окаменевший, с лицом цвета старой бронзы, с клювастым носом, в обношенной, несусветно грязной холщовой панамке дядя Жорик был некогда живою легендою города, почти мифическим человеком, непревзойденным пловцом, первым кавалером и удачливым охотником за подводными драгоценностями? Как бессильны его руки, повисшие над жалкими раковинами в плетеной корзине, как стар он, уныл, странен!

— Дядя Жорик! — попытался пробудить Олег то ли дремлющего, то ли грезящего старца.

Дядя Жорик открыл сначала один тусклый, как недозрелая слива, глаз, потом другой глаз.

— Дядя Жорик, вы помните, о чем я просил? — вкрадчиво произнес Олег. — Мне всего одну…

Старик кивнул головой, отчего поля панамы затрепетали, как под ветром, выдвинул из-под ног другую, черную сумку, порылся в ней, побренчал какими-то камешками, которые под его рукой по-голубиному заворковали, и достал металлическую коробочку из-под леденцов, открывшуюся внезапно, сама собою, и явившую в лоне своем горку изъеденных чернью зернышек, похожих на кариесные зубы.

Да разве это жемчуг? Какой истертый, тусклый, гниловатый на вид, фальшивый, безобразный, поддельный, столетний, никудышный!

— Сколько за одну? — неуверенно спросил Олег.

Дядя Жорик показал бурый, напоминающий корнеплод палец.

— Рупь? — обрадовался Олег и тут же сунул дяде Жорику маленькую бумажку.

— Да идем же! — с возмущением потянул его было Цезарь, уже ненавидевший себя за это нелепое согласие идти покупать жемчужину, уже мысленно обличавший себя в предательстве, в обмане, в недостойном. Да ведь он похвастал добыть для Стаси дорогое зернышко со дна морского, добыть по-честному!

И все же на ладони у Олега уже покоилось приобретенное зернышко, видом своим напоминавшее известковую кроху. Хочешь — принимай ее за жемчужину…

— Постой, Олег! — настойчиво и рассерженно обронил Цезарь. — Ты сейчас же выкинешь эту заваль! Или выкинешь, или проглотишь. Чтобы глаза мои не видели этой завали!

— Ты что, Цезик, чокнулся? — все еще любуясь приобретшем, все еще довольный удачной покупкой, ясно взглянул на него приятель. — А Стася? Она же уезжает скоро.